Тихий друг - [24]
На мой взгляд, одна из самых важных фигур в жизни — квадрат, по крайней мере, прямоугольник, то есть четыре угла. А в нашем случае кто находится по углам? В одном углу: Кристина. В другом: я. В третьем: Герман. Но кто или что — в четвертом? Никто и ничто… Вот видите, потому все не так… А в середине квадрата, по всей вероятности — Смерть, но она всегда посреди любого квадрата, в этом нет ничего особенного. Но что такое квадрат с одним пустым углом? Бред…
Я пошел обратно. Ключ от дома был у меня в кармане, если, конечно, он не окажется ключом от шкафа или угольного сарая…
Дорога казалась знакомой, даже не пришлось никого спрашивать. Погода была прекрасная, в такой день хорошо пройтись на пляж, туда идти всего полчаса, но у меня нет с собой ничего, чтобы постелить, ни полотенца, ни плавок, и нечего почитать.
Мне нужно пережить здесь целых два дня. Как — это уже отдельный вопрос, решение которого не представлялось сейчас возможным, хотя потом окажется, что дни эти пролетели в одну минуту.
Эй… это ведь Улица Жимолости… Любопытно, что до этого я даже не обращал внимания на таблички с названиями, а эту вдруг прочитал. Где-то поблизости я видел вчера мальчика, который ускользнул от меня, торопясь помочь маме с мытьем посуды. А не находится ли он прямо сейчас, в этот момент, в одном из ближних домов? И его улыбка, и его красивая наглая рожица выражали явный интерес ко мне. Разве не может случиться так, что он сидит в потемках в комнате, выходящей окнами в запущенный садик, и мечтает, думает обо мне, желает меня так же, как я его, а в этот миг нас разделяют всего несколько сотен, а, может, всего-то десяток метров?.. Так же, как, например, на толстой звезде, что по чьей-то воле светит прямо над моей головой в ночном бесконечном небе, может быть, живет «как раз такой мальчик», как я, и мы никогда не встретимся, даже с помощью современных средств передвижения и так далее?.. Разве не мог он быть здесь всего несколько минут назад, решив — из-за надежды, казавшейся ему самому глупой и бесполезной, — выйти на улицу только потому, что я мог случайно пройти мимо, «на всякий случай»?.. А вот если я миную эту улицу, не появится ли он из-за угла через минуту, как раз в тот момент, когда я сверну?
Все дома были одинаковые, с садиками; если он и жил где-то в округе, то находился сейчас в одном из двадцати-тридцати домов… Если он не вышел куда-нибудь: на пляж, например… Может, нужно было пойти туда прямо с вокзала? Но вполне возможно, что он и не живет здесь, а просто случайно проходил вчера, зашел к тете, чтобы починить розетку для стиральной машины.
Я поплелся дальше, обратно к дому Кристины, перед которым долго стоял, смотрел и думал: там произошло слишком много всего, к чему я не имел совершенно никакого отношения: радость и горе с почившим ныне Йоханом, который «все еще будто бы здесь»; ее борьба за существование на пару с «Хильдой» и без нее; и природный разврат, которому Кристина предавалась, может и не во время замужества, с-ну да-«моим» Германом… Да, правда, ключ подошел, и я проник в жилище, которое по контрасту с летней жарой казалось угрюмым гротом.
Сначала я еще раз осмотрел комнату, которая служила местом ночного отдыха и, возможно, могла быть использована как «студия» для создания мировых шедевров. Нет, здесь я не напишу ни строчки… Я взял безвременно ушедшего в черной бархатной окантовке и засунул в ящик тумбочки. На туалетном столике возле раковины стояли батареи бутылочек с одеколоном, мазей и «питательных» кремов для лица, которые меня, к какому бы «типу» мужчин я ни относился, не интересовали. Несколько широких полок над кроватью закрывала зеленая шторка. Я приподнял ее край: какие-то коробки, туфли, разная ерунда…
Я спустился в гостиную, перенес туда бумагу, чернила и ручки и попробовал придумать первую строку великого стихотворения. Несмотря на вдохновляющий вид из окна, ничего не выходило. Писать — разве не «куча работы», как спросила меня однажды та женщина, как ее звали, ну, теперь она все равно в богадельне… Вот уж точно; то же относится, кстати, и к самой жизни. Как там выразился поэт Х.Г.Х.[8] — который писал не такие уж чувствительные стихи, — когда он благодарил всех за поздравления по поводу своего столетнего юбилея или же восьмидесятипятилетия музицирования на поэтической лире, что-то в этом роде: «Это генеральная репетиция пьесы, но до премьеры дело так никогда и не доходит». Великолепно, даже если это не он придумал.
Я попросту сел на первый попавшийся стул, положил на колени прямоугольный кусок картона, который уже годами таскаю с собой, на него — лист бумаги, и обмакнул перо в чернильницу. Вот я, субботним утром — Нет, это ерунда… Но был ли у меня замысел, стоящий усилий доверить его бумаге? Происходило ли со мной что-то интересное и для других? Какое-то приключение, которое сможет увлечь читателя?.. Случалось ли в моей жизни то, что можно назвать приключением?
Да, между тем передо мной лежала фотография «моего» Германа. Я взял ее в руки и уставился на изображение. Как так случилось, невозможно объяснить, но, как и в первый раз, я увидел в нем все… саму жизнь… жизнь и смерть…
