Тётушка Зубная Боль - [7]
Размеренно бьётся огромное её сердце — сердце фабрики «Калев», известной на весь Советский Союз и даже много дальше его пределов.
Большая, очень широкая лестница ведёт Ганса и Машу вверх, к большим цехам.
Быстрее, быстрее! Как бы кто-нибудь не заметил их, как в пекарне!..
До чего же сладко пахнет на лестнице — передать нельзя и высказать невозможно!
Чем ближе к цеху, тем отчётливее его шумы, его дыхание. Цех велик, как улица. С обеих его сторон машины, машины, машины… Они делают шоколад. Людей не видно. Кажется, будто их нет в цеху. Только Ганс и Маша — два крошечных человечка — у входа в огромный-огромный цех. Царство бурлящего, кипящего, льющегося, застывающего шоколада.
Шоколад здесь будто поток или водопад: он бежит от верха машины к её основанию, к её воронке. Он смешивается, сбивается живыми, движущимися огромными поршнями. Поршни то наклоняются, то выпрямляются, как будто бы они люди.
Шоколад струится, бьётся, бежит и булькает. Коричневый, ещё не превратившийся в шоколадные плитки или конфеты, которые называются «Ассорти»; ещё не сделавшийся тем шоколадом, который мы все привыкли видеть и узнавать. Здесь он только ещё кипит, пузырится огромными коричневыми пузырями. Пузыри лопаются. Шоколад вращается и бурлит в воронках. Вниз — вверх, вниз — вверх.
— Гляди! Человек… Нет, гляди, гляди! — говорит Ганс.
И на самом деле, у подножия одной из огромных машин стоит пожилой рабочий. Он колдует что-то своё, колдует над реками шоколада. Рабочий серьёзен, сосредоточен, белый халат его вымазан коричневой сладкой массой. Стоит. Творит. И не ест шоколад. Ах, если б на его месте был кто-то другой! Не ценит он своей прекрасной работы. Лицо суровое… Почему у него такое сосредоточенное лицо?
— Гляди-ка, гляди!.. — говорит Маша.
По другую сторону цеха — ряд совершенно других машин, которых они сперва не заметили. Здесь не льются реки из шоколада. Здесь на стальных подносах плывут на конвейере готовые шоколадки различных форм, величин. Круглые, продолговатые и квадратные.
Конвейер несёт шоколадки всё дальше, дальше: туда, где их, может быть, обернёт серебряная бумага; туда, где, обёрнутые бумагой-фольгой, они лягут в красивейшие коробки и пойдут гулять по белому свету.
Машины бьются, дышат, стучат. В них загораются маленькие электрические глазки — зелёные, красные, будто у светофора.
— Кто вы такие? — вежливо спрашивает детей какая-то девушка. — Кого вы ждёте? Вы к матери?
— Мы к её отцу, — отвечает Ганс. — Он москвич. Его фамилия Кононенко.
— Ну, так вы не туда попали, — улыбнувшись, говорит девушка. — Инженер Кононенко пошёл в марципановый цех. Да… Кажется, он пошёл туда… Знаете, где это? Нет? Ну, так выйдите с фабрики, перейдите дорогу — цеха мармелада и марципана на другой стороне. Только поосторожнее. Слышите? По улице едут грузовики. Не переходите на красный свет.
«Марци-ипан!..» Что же это такое? Какой такой «марципан»? Это нужно обследовать!
Глава девятая. Марципан
Двор. У входа во двор сидит сторожиха. Она вяжет чулок. Солнце уже не посреди неба. Оно садится и весело отражается в её мелькающих спицах… «Быстрей, веселей!» — говорят спицы. Скоро конец рабочего дня.
Асфальт во дворе под ногами детей такой мягкий, их шаги не слышны. Ребята тихонько пересекают двор.
«Марципан» — большая надпись на одноэтажном доме.
Внутри чудесного дома на длинных столах лежат горой удивительные помидоры разной величины. Как они похожи на настоящие! Но ведь в цехах не зреют настоящие помидоры! Рядом — большущая гора огурцов, молодых и старых. Некоторые уже пожелтевшие, а некоторые малюсенькие, молодые. Они нежно-зелёные, цвета недавно родившихся огурцов. Каждый огурец словно бы сгибается в дужку — едва приметно, как настоящий.
Как удалось сделать так похоже?
Здесь сливы всех цветов и оттенков, яблоки всех сортов, с настоящими черенками. Редиска, клубника и земляника, — настоящая, пупырчатая, словно только что пришедшие с грядки или из леса. И всё это ма-арципан!
А как пахнет в цеху! Это похлеще запаха шоколада: воздух здесь пропитан запахом миндаля. Горы овощей, фруктов, корзины из берёсты, наполненные огурцами, орехами, помидорами, уже готовые к отправке в кондитерские, плыли навстречу ребятам.
У столов — художницы, одетые во всё белое, как полагается кондитерам. Перед ними — краски. А в руках — кисточки.
Вот молодая работница. Она сидит у края стола и держит в руках утёнка. Он ещё совершенно белый, но под её кисточкой всё желтеет, желтеет…
Рядом с девушкой — женщина пожилая, тоже в белой косынке и белом халате. Она осторожно мнёт что-то в руках. Крошечная молодая картофелина! Одна, другая…
Работы веселей придумать нельзя — во всяком случае, так кажется Маше.
За столом — много художниц, и все они что-то мнут и раскрашивают: кто помидоры, кто огурец, кто цыплёнка или утёнка. Словно не делом заняты женщины, а игрой. Как быстро мелькают их кисточки, с какой лёгкостью наносят они на фрукты и овощи безвредной кондитерской краской цвета — зелёный, жёлтый, сиреневый и красный!
И вдруг в двери показалась женщина, сильно похожая на тётю Милэ. Только в поварской шапке. Она несла большой ящик. В ящике — белые, ещё не раскрашенные помидоры. Лицо у неё озабоченное, сердитое — словно она что-то подозревает. Три волоска — почему-то очень знакомых, чуть рыжеватых — торчат на её подбородке… И вдруг глаза её выразили испуг. Ага, испугалась! То-то!.. Потом она притворилась, что улыбается: приоткрыла рот, хищно блеснули два её передних золотых зуба.
