Тесная кожа - [4]

Чашка выскользнула и полетела вниз. Мелькнула, кувыркаясь, нарисованная вишенка. Познобшин автоматически отступил и тут же об этом пожалел. Сделанный шаг был естественным, понятным, человеческим действием. Упал предмет: пустяк, и в то же время - мелкий беспорядок, виновник отходит на безопасные позиции, отгораживаясь от возможного возмущения граждан, на которых сбрасывают предметы. Милиция учит, что нельзя сбрасывать предметы на граждан. Она же утверждает, что гражданам нельзя мешать проходить. Нельзя оскорблять их достоинство. Нельзя создавать ситуации, потенциально опасные для жизни и здоровья граждан... Мусорить, черт побери, нельзя, если граждане остались целы и довольны. Брон, раздраженный очевидностью поступка, вернулся к окну. Внизу, на асфальте, белели черепки. Мастера убирали домкрат, дога спустили с поводка, и он носился по песочным дорожкам. Познобшин уставился на рекламные стенды: лунный грунт. Возвышается, тесня острые скалы, гигантская пачка "Явы", на ней - ликующий медведь. Падает потрясенный пигмей в американском скафандре. Рядом: "Водка с вершины мира!" Брон сморщил нос: как же все это по-людски, до чего предсказуемо. Добрался до вершины мира - и что же там, как вы думаете? Водка, чего напрасно гадать. Запел комар, и он потянулся к створке, но в ту же секунду опустил руку. Пускай споет, пускай ужалит. Разрешить кусать - оно по-человечески, или уже не вполне?

Даже если не вполне, то слишком мелко.

Что же с ним творится?

Может быть, перетрудился. Устал, все обрыдло, ничто не мило, самое времечко спать. Утром посмотрим, авось перемелется, жизнь отвлечет и нагрузит. А не отпустит - все равно, разве он властен что-то изменить? Сколько угодно волен, но власти - шиш.

Убийственные мысли, типовые, серийные, поточные. Первое, что приходит в голову. А надо, чтоб стало последним. Лучше всего - чтоб не приходило вообще.

Оставив окно, как есть, он лег на диван, раздеваться не стал. Ужином погнушался, и никакого там вечернего туалета. Взрослому трезвому человеку обоссаться: по-людски? Нет, не с того он заходит края. Скотством и голодовкой проблему не решить. В носках было влажно, в груди - беспокойно. С улицы доносился утробный полуосознанный мат, реже - собачий лай. Гулили далекие троллейбусы, шипел горячий пар, вскрикивали сирены. Электронный будильник светился страшным светом. Цифры бесшумно сменяли друг дружку, поскрипывал потолок. Из-за восьмиэтажки ударил выстрел, следом - второй.

Что же - не жить, что ли? Нет, не просите, жить пока хочется.

Секунды ломались в десятичном танце, носки пахли бедой. Познобшин слушал подлый комариный звон и из последних сил старался быть равнодушным к ядовитым микроскопическим инъекциям. Чтобы отвлечься, он начал гладить себя по плечам и щекам, поражаясь, насколько пуст и скучен человек. Из-под ладоней летел беспомощный шуршащий звук.

3

Накрапывал дождь. Пасмурный полдень укутался в тени. Устин Вавилосов вытер рот, покосился на мокрую дорожку и вдруг оживился.

- Ну-ка, ну-ка, ну-ка, стой!..

Придерживая панаму, он косолапо побежал по мелкому гравию. Добежав, обернулся, подмигнул Познобшину:

- Закусим!

Он нагнулся, выпрямился, взмахнул побледневшим червем.

Брон с усталым безразличием кивнул, выпил, поискал в бараньей шевелюре и стал следить за уморительным движением челюстей Устина.

- Хорошо тебе, у тебя имя диковинное, - сказал он задумчиво.

Вавилосов сглотнул, присел на бревнышко - маленький, черноглазый, в мешковатой одежде. Старый телевизор, намедни, год тысяча девятьсот тридцать какой-то, носите панамы, берите сачок. Веселый ветер пропоет вам старую песню о главном.

- Зря завидуешь, я мучаюсь, - он сдвинул брови в потешной печали. Чего ж хорошего?

- Так, - Познобшин пожал плечами. - На кой черт ты это делаешь?

- А для хохмы, - добродушно объяснил Вавилосов. - Это еще с детского сада, мы там спорили, я много жвачек выиграл. Нормальное дело - гам, и готов. Мне не трудно, к тому же вкусно.

Брон взял бутылку, разлил.

- Ну, а еще что-нибудь можешь?

- Съесть? - не понял Устин.

- Хотя бы, - Познобшин вздохнул и приподнял стакан.

Вавилосов отозвался своим.

- Как-то не пробовал, - сказал он небрежно. - Зачем?

- Затем же. Для пущей оригинальности.

- Да хватит, наверно.

- Считаешь?

- Ага, - Устин изменился в лице, выпил, выдохнул. В дачном сочетании с невинной и трогательной панамой он выглядел дико.

Брон посмотрел в сплошное небо.

- Везет тебе, - пробормотал он, пытаясь взглядом продавить пелену. - Я бы тоже мог... хоть целый гадюшник, если бы с пользой. Только этого мало.

- Чего мало? Пользы? - уточнил Вавилосов.

Брон помолчал, потом вяло ответил:

- Надоело все со страшной силой. Все. До последней молекулы.

- Мне тоже, - понимающе кивнул тот.

- Нет, - строго поправил его Познобшин. - Я о другом. Надоело быть человеком. Сидеть на бревне человеческой жопой, жрать водку человеческим ртом, слова разные говорить - что к месту, что не к месту. Дышать надоело, ходить, смотреть, думать.

- Это депрессия, - подсказал Вавилосов. - На самом деле оно бывает не так уж плохо.

И потянулся за бутылкой.