Алексей Смирнов
Тесная кожа
Человек - это звучит гордо.
Мнение
Медведь медведь
Ласточка зубы луна
Вышел зима абсолютно давно
Медведь
Мирза Бабаев и сыновья,
"Modern International"
1
Провинция
"... Нет здесь ничего. Бедное воображение? Или так: бедное воображение! Может быть. Воображение - чье?
Возможно, мое - в том числе. От соавторства не уйти, но я об этом тоже думал.
Ехал себе и думал, благо ехать ой как далеко, вот и думалось. Ничего нового, ничего свежего, все как всегда: стоит мне отъехать, как начинаю воображать, что позади. А воображение - можно же пофантазировать убогой фантазией - подсказывает, что ничего. Почему-то приятно так считать. Откуда выехал, сделалось пусто, прозрачнее вакуума, как пусто и там, куда покуда не добрался. Дряхлая мысль, из нее бы нагнать пенициллину, да впороть многоразовой иголкой какому-нибудь маститому философу. Без толку, понятно, его бациллы к пенициллину привычные. Уж двести лет как, не меньше.
Может, он еще здоровее меня.
Да.
Солипсизм - приятное заблуждение, вот я и грежу, как глючат те, что давят себе пальцами на глаза: только что солнышко было солнышком, и вот уже стало двумя солнышками. Вижу дорогу, вижу поля, а сзади - ничто, и город, откуда выкатились, - ничто, и впереди то же самое.
Вспоминается кстати такое:
"Впереди нас - рать, позади нас - рать, хорошо с перепою мечом помахать".
Вот и выкосил.
Не скажу, чье. Но не мое. Видел в кроссворде. Там стояло многоточие, и нужно было додуматься до "рати".
Люблю Россию я, но странною любовью.
Пролетает вывеска: Большое Опочивалово - настолько большое и тяжкое, что даже покосился указатель - то ли сам, то ли кто долбанул.
Интересно, кто придумал? Что, если я? Попутчики дремлют, питаются. А я качусь, гляжу. И все - мое. Сейчас проедем, и не станет.
Любопытна динамическая география всего этого. Термин я сам сочинил. Динамика упадка при быстром смещении, к примеру, слева направо на подступах к Карельскому перешейку. Дело понятное, чем глубже - тем больше говна, тем здоровее. Просто там очень кинематографично получается в смысле быстрой смены кадров в пределах маленького отрезка ленты. Ближе, пожалуй, к анимации. Вот вам четыре железнодорожные ветки. Первая, сестрорецкая, тянется, не теряя из вида сомнительной акватории, параллельно правительственной трассе, так что за окном полным-полно всего образцового, кукольного. Солнышко, ослепительная милиция, асфальт, аккуратный бензин, черепица, кирпич. А дальше - выборгская колея, в ней веская зрелость, попрощавшаяся с детскими куклами. Вроде бы культурно, и даже благородно в Комарово, например, освящено тенями столь же великими, сколь и безутешными, однако что-то витает попроще, витает и густеет. В Зеленогорске уже как-то свободнее пошаливают. Неужели в мусоре дело? Приставной шаг вправо, линия на Приозерск. Здесь уже думают о своем, нутряном, здесь буйные садоводства, пенсионные трусы с панамами, скулодробительные кафе. Правители и трассы далеко, повсюду вечное лето, буйные джунгли. И, наконец, дорога в Невскую Дубровку: далекий полевой картофель в перспективе, дубленый народ, телеги попадаются, стада. Совхоз есть под названием Бугры - почти как здесь, где я качу, а я качу на юг, к оплоту, казалось бы, местной цивилизации, городу Новгороду. Но в прошлом году великий солипсист Ельцин вернул ему историческую приставку, и город с тех пор именуется правильно: Великий Новгород, но и этого мало, выводят так: Господин Великий Новгород, сокращенно - ГВН, что и требовалось.
И покоится на речке так компактно, ровненько. Сразу начинается, сразу кончается.
Вот и кончился.
Лавки, торгующие развалом и схождением.
Приблудный шашлык.
Кола с фантой как последние форпосты. Последняя возможность обсудить, как Люк Бессон вставил Олдмену пятый элемент, и тот с удовольствием снял кино в лучших французских традициях.
Шелудивые кочевницы в засаде, косынки и юбки, цигарки.
Приятно обнадеживают кабачки, грибы, картошка с цветами - в чистеньких ведрах, на лавках и табуретах, выставленные вдоль трассы на продажу. Почти всегда без очевидного присмотра; подцепил - и спешно отваливай. Но не хочется, стыдно, некрасиво.
Отель, вот те на.
Проносится "трактиръ" а-ля двадцать первый век. Близ шалмана - клетка с живейшим медведем, выставленным на обозрение: заманивать неосторожных едоков.
Нет, не надо саней с бубенцами. Зимой здесь тяжко даже солипсисту, мертвый покой.
Вот, наводя на мысли о древнем папоротнике, встает заслуженный, с мезозойским стажем борщевик. Отравленные зонтики ростом с человека или двух. Не таким ли отпотчевали спецслужбы болгарина Иванова? Понатыканы вдоль обочины: типа прихожая. Пожалуйте в горницу. Долгий, между прочим, коридор часа три-четыре езды, не меньше. Мчится туча, похожая на рваную краюху, нагоняет страх на стадо подсолнухов.
Скелеты коровников, обесцвеченные и высушенные солнцем. Красивые дали. Кое-где сверкает инопланетная сталь, попирающая Эдем. Прочие атрибуты Эдема: ржавчина, косые избы, впечатанные в землю почти по шляпку. Газетная мебель в домах, черно-белые новости.
Дело клонится к вечеру. За окном - потомкинские деревни в потемках, раскиданы пригоршнями, существуют. Россыпи названий: Бель, Жабны, Вонявкино, Язвищи, Вины, река Явонь, Обрыни. Ну, и Гусево там какое или непременное Новое - хорошо, то есть навсегда забытое старое. Демянск. Интересно - почему Демянск? Вероятно, потому, что в старину на исчезнувшем мягком знаке застигла этническая отрыжка. Там жители с глазами цвета поредевшей мочалки; есть деньги - пьют, нет денег - ждут. Травы-то - они, понятно, успели от росы серебряной проснуться, но напевы в сердце рвутся темные, алкогольные. Грезы о бесхозной балясине в высокой траве, которую хорошо бы уволочь и загнать. А то набрал ведро черники - и продал. Плюс тракторную гусеницу. И на отшибе - все, как у людей: традиционный храм, оплот самобытного мистицизма. Впрочем, вселенским соборам невдомек, какого сорта мистика на деле гнездится и преет в местных душах. Неспроста часовенки с церквами побиты и поруганы историей: не справились с возложенной задачей, не вникли. А сказано ведь было: бодрствуйте!
