Тепло очага - [75]

Но Кати не обиделась на доярок. Она надела простенький халат и стала работать наравне со всеми. А я следил за каждым ее шагом, любовался ее лучистыми глазами, и все обыденное казалось мне праздничным. Я искал слова, достойные ее слуха, но никак не мог найти их. Возле нее я робел, делался молчаливым, готов был сквозь землю провалиться. Я старался никогда не оставаться с ней наедине…

Недалеко от фермы был маленький пруд. Вокруг него в три ряда росли старые тополя. Здесь было мое убежище. Я усаживался в тени, раскрывал книгу, но… мысли все мои были о Кати. Я сидел и думал, что практика ее скоро кончится и она навсегда уедет от нас.

Как-то раз мне вспомнились слова Кима. Кима, друг моего детства, после восьмилетки поступил в педучилище, а любимым его занятием стало фотографирование. Увидит человека — щелк — карточка готова, новый человек — новая карточка… Недавно он рассказал мне, как бы сообщая самую приятную весть:

— Я часто устраиваю выставки из своей коллекции… Для девушек… И они больше всего любят разглядывать твой портрет. Не веришь? Клянусь честью!

Слова Кима я принял, как тайный подарок. Стащил у доярок зеркальце, повернулся лицом к солнцу и стал разглядывать себя. Я так увлекся, что не заметил, как ко мне подошла Кати.

— Хорошо здесь, прохладно, — сказала она тихо, но мне, застигнутому врасплох, голос ее показался громким, как шум водопада.

А она стояла рядом, так близко, что я мог коснуться ее рукой, и я снова не знал, о чем говорить, стоял, как пень, пряча за спиной зеркальце и глупо ухмыляясь.

— Сыграем? — улыбнулась она, достав из кармана миниатюрные дорожные шахматы, — Люди говорят, что Гарцо — настоящий гроссмейстер…

— Если со мной играть без ферзя, я могу сойти за Петросяна, — осмелел я.

Мы уселись в тени под деревом, и радости моей хватило бы на весь мир…

Как жаль отрывать листки календаря! Я отворачивался, когда доярки срывали их. Один за другим, один за другим… Срывал их и Гаги. Тот босоногий, юркий Гаги, который так любил чужие сады и огороды…

Однажды, когда я катил вагонетку, нагруженную доверху жмыхом, меня окликнули.

— Гарцо, тебя парень какой-то ищет!

Там, где листья тополей серебрились в ярких лучах солнца, на берегу пруда меня ждал Гаги. На нем была белая нейлоновая рубашка с засученными рукавами и расклешенные брюки.

— Салют ветерану трудового фронта! — бодро выкрикнул он и протянул мне руку, на которой было вытатуировано его имя.

Тропы нашего детства давным-давно заросли травой, но детские клички не забылись. Тогда мы звали Гаги «агрономом», потому что он мечтал владеть своим собственным садом, собирался выращивать фрукты… Что такое талант? Мне кажется — это умение видеть не только то, что перед глазами, но и то, что скрыто от взгляда… Когда я смотрел на спелое краснощекое яблоко, у меня текли слюни, когда на это же яблоко смотрел Гаги, ему слышался звон монет…

Колхозный сад каждый год пополнялся новыми саженцами. Но один из десяти саженцев всякий раз пропадал. Темные ночи крепко хранили тайну. А саженцам все равно, в какой земле расти, тем более что Гаги умел ухаживать за ними. Он берег свой сад и от людских глаз, и от шкодливых козлят, — сад был обнесен высокой оградой, по гребню которой тянулась колючая проволока.

— Я к тебе с великой просьбой, — сказал Гаги. — Только ты мне можешь помочь.

— Чем может простой скотник помочь агроному? — пожал я плечами.

Гаги не понравилось, что я назвал его агрономом, и он обиженно напомнил, что работает строителем. Действительно, как я мог забыть, что Гаги ведь уже два года как живет в городе и работает арматурщиком.

Я ждал, когда он выложит свою просьбу, но Гаги не спешил. Он, будто карманы мои выворачивал, расспрашивал, обо всем: сколько раз в день я беру в руки метлу, сколько кормов перевожу на вагонетке, сколько лет своей жизни собираюсь посвятить коровам? Потом он выпрямился, как восклицательный знак, и глаза его восторженно засияли.

— Все знаю, все, — сказал он, как бы укоряя меня. — Сюда в тень тополей приходит скотник и красавица-практикантка. Они склоняются над шахматной доской и забывают о времени…

Он повернулся к ферме и проникновенно запел:

Эй, голубка,

Краса гор!..

Глаза его погрустнели, затуманились, он склонил голову и заговорил:

— Я случайно увидел ее, и ме́ста с тех пор себе не нахожу. Не знаю, как заглянуть в ее сердце, как подступиться к ней? И вдруг — о радость, — я узнаю, что Кати твоя родственница! И вот я перед тобой…

Каково мне было слушать все это?! Я стоял, не зная, куда деваться. Мне и уйти было неловко, и оставаться невмоготу. К счастью, со стороны фермы послышался голос нашей доярки:

— Эй, Гарцо! Забери свою вагонетку, проход загородил!

— Черт возьми! — радостно воскликнул я. — Совсем забыл про нее!

Я бросился бежать, Гаги закричал мне вслед:

— Позаботься обо мне! Я на тебя надеюсь, на днях приеду!

Но «на днях» приехал не Гаги, а Батако…

С Батако наши пути разошлись давно. Он построил на краю села кирпичный дом с верандой, накупил мебели, дорогой посуды и ковров, и понять его было не так-то просто… Окончив восемь классов, он уехал в город, долго не появлялся в селе, и я ничего о нем не знал. Потом стали поговаривать, что друг моего детства работает продавцом. А недавно в селе пронесся слух, что Батако купил машину, стал владельцем «Москвича»…