Тепло очага - [74]

Саженцы, может быть, и принялись, но дружба наша с Гаги несколько приувяла. В это же время с кем-то поссорился и Батако. Он пришел ко мне, излил душу, я ответил ему тем же, и мы побратались. А дружба побратимов крепка, как крепостная башня, она свята, для нее мало одной жизни. Мы стали каждый день ходить друг к другу. Я узнал вскоре, сколько тарелок у них и ложек, а Батако мог с завязанными глазами найти все, что хранилось у нас в кухне. Как-то раз мы сидели за столом и уплетали пирог с сыром. Батако сделался красноречивым, он говорил, будто открывал передо мной какой-то сказочный мир. Будь у нас кинжалы, мы бы в память о нашей дружбе оставили зарубки на дверной раме. Но дружба должна на чем-то основываться, и Батако, подумав, предложил:

— Если что-нибудь будет у нас — будем кушать у нас, если будет у вас — будем кушать у вас.

Я понимал, что этого недостаточно для настоящей дружбы, и уже собрался было сказать об этом, как откуда-то выскочил мой извечный враг, выскочил и зашептал на ухо: «Хватит тебе и этого! Не считай себя умнее других!..»

Один из моих одноклассников больше всего на свете любил читать. Едет в город — в руке книга, идет вечером за скотиной — берет с собой книгу. Как-то раз мы встретились с ним, и я спросил:

— Куда путь держишь?

— В библиотеку, — ответил он. — Решил устроить себе праздник.

И я устроил себе праздник. Принес из библиотеки книгу, ушел в сад, уселся под развесистым тутовником. Праздник мой был в самом разгаре, когда уши уловили легкий шорох. Я замер, прислушиваясь. Вокруг было тихо, мир, напоенный зноем, дремал. Но едва я перевернул очередную страницу, комок земли больно ударил меня по руке, и в тот же миг возле меня возник Кима. Презрительно усмехаясь, он процедил:

— Дезертир! Уткнулся в паршивую книжку! Ну-ка, бросай свое чтение и пойдем!..

Я хотел оборвать его, но меня остановил мой лютый враг. «Не обижай, — зашелестел он, — человек к тебе с добром пришел!»

И вот я плетусь следом за Кима. Во дворе у них пир горой, и нас назначают виночерпиями. Мы на совесть выполняем свои обязанности.

Потом, когда часть гостей расходится, нас усаживают за стол. Я хочу увильнуть, спрятаться куда-нибудь, но старшие подбадривают меня:

— Ты же мужчина!

Я неумелой рукой поднимаю бокал… Почему не принято фотографировать человека в тот момент, когда он пьет свою первую рюмку?..

Этот день внес в мою жизнь большую тревогу и жгучую боль.

Я отправился вслед за хрупкой своей мечтой, перешагнул порог института, осмелился подать заявление, написанное собственной рукой. «Мечтаю стать строителем», — значилось в заявлении.

Может быть, мечта моя родилась на берегу реки. Из мокрого песка я возводил дома, похожие на наши сельские, и наградой за труд мне была радость. Но радость часто оказывалась такой же непрочной, как мои песчаные строения… Может быть, мечта моя окрепла, когда я увидел соседа-старика, который складывал каменную ограду. Камень ложился на камень, стена поднималась все выше и выше, и я боялся, что она рухнет, не выдержав собственной тяжести. Но ограда стояла, и я, удивляясь этому, стал испытывать ее. Бросил камешек величиной с воробьиное яйцо, потом булыжник, потом уперся в ограду плечом, навалился, но она стояла, и тогда я поверил, что камень может липнуть к камню…

С того момента, как я подал заявление в институт, мой враг стал неотступно преследовать меня и каркать: «Конкурс, конкурс, конкурс! На одно место десять заявлений, — бубнил он, пророча несчастье. — Десять, десять…»

И вот я стою во дворе института, стою у доски, на которой вывешены результаты экзамена. «Ну, что я тебе говорил?! — торжествует мой враг. — Не знаешь ты математику… Неуд! Ка-кой позор!..»

Разлетелась, разбилась вдребезги моя хрупкая мечта…

— Гарцо! Гарцо!

Я лежал на берегу реки, зарывшись в горячий песок. Кто-то сильной рукой схватил меня за плечо, стал трясти так, что голова моя моталась, словно тряпичная.

— Гарцо, проснись!

Голос был бодрый, радостный и очень знакомый. Передо мной стоял мой сосед, окончивший школу два года назад. Он разделся, повалился рядом со мной на песок и стал рассказывать:

— Еду в Москву в Энергетический институт… Может, ты ищешь работу? Иди на мое место…

Так я начал работать на ферме. Моя должность — скотник. Орудия труда — вагонетка, лопата, вилы и метла. Утром вывожу навоз и вечером тоже. Так изо дня в день — вчера, сегодня, завтра…

А дома на дне чемодана лежит себе мой аттестат.

Махаю я лопатой, махаю вилами, а доярки насмешничают, задирают меня. Как-то одна из них прибегает и сообщает:

— Гарцо! Тебя вызывает заведующий! Поторопись…

Открыл я дверь, вошел в кабинет заведующего и остолбенел, будто в сказку попал — такую красавицу увидел.

— Что же вы остановились? — улыбнулась фея. — Входите.

Я так растерялся, что не смог слова вымолвить. Потоптался на месте и вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь. Но околдованное сердце мое осталось там, оно больше не принадлежало мне… Будь я сказителем — я сложил бы об этой девушке песню, будь я художником — языком красок поведал бы о вей.

У феи было земное имя — Кати. Она проходила на нашей ферме практику. Приехала из города и остановилась у каких-то своих дальних родственников. Как только она появилась у нас, среди молодых доярок начался переполох. Они стали сооружать немыслимые прически, наряжаться в пестрые платья, рабочие косынки заменили легкими, как весенние облака, платочками. И все же нашим девушкам далеко было до гостьи, и они завидовали ей, и с наслаждением, словно скороговорку, повторяли слово «стиляга». Одна из доярок никак не могла дать кличку корове. С проездом красавицы безымянное животное стало зваться Стилягой.