Когда начали рыть окоп, Госка сказала:
— Сами себе могилы роем… И закапывать не придется, бомба засыпет.
— Страшное время, — вздохнула Маро. — Прячемся в землю, поближе к покойникам.
— А что нам еще остается? — щупая острием лопаты землю под тутовым деревом, проговорил Дзиппа. Ему хотелось и убежище устроить в тени, под густой кроной, и корни тутовника не повредить. — Мы — дети земли. Она нас кормит, она и от смерти убережет. — Он улыбнулся. — Правильно я говорю, Серафима?
Слова женщин были так же безрадостны, как и вчера, когда они копали убежище во дворе Маро. Особенно у Госка. Все знают, что война не один еще светлый очаг погасит, но зачем твердить об этом все время? Речи Маро не так угнетали Серафиму, потому что в них были и злость, и угроза. В голосе же Госка звучали только слезы.
— Когда мы строили на берегу Терека оборонительный рубеж, полковник сказал нам, что каждый трудоспособный человек сейчас — солдат, — решала подбодрить женщин Серафима. — А солдат выкапывает столько окопов, сколько раз ему приходится целиться в неприятеля…
Дзиппа наметил границы убежища и первым взялся за работу.
— Солдаты бывают и рядовые, и генералы, — улыбнулся он. — Форма рядового была бы к лицу Госка. Может, и мне выдали бы какой-нибудь поношенный мундир. Но тебе, Серафима, и Маро обязательно присвоили бы звание повыше. Тебе — сержанта, а Маро потянет, пожалуй, на старшину…
— О, господи, как жестоко ты нас наказываешь, — горестно вздохнула Госка. — Земля вся в ранах, кровоточит…
— Что за чума?! Что за холера?! — ругалась Маро. — И огонь не может их остановить, и железо… Пусть бог проклянет их навеки!
— Плохой человек и плохая погода долго не держатся, — сказал Дзиппа. — Не зря говорят: кто слишком старался, без ничего остался…
Старого Дзиппа Серафима помнит с тех пор, как помнит себя. От отца и от матери она привыкла слышать о нем только хорошее. А когда подросла, и сама поняла, что с таким соседом и жизнь кажется краше.
Однажды отец послал Серафиму с каким-то поручением к Дзиппа. Девочке не хотелось идти — она побаивалась хмурой, неприветливой жены соседа. Серафима робко отворила калитку, прошла через двор, поднялась на крыльцо, постучала. Никто не отозвался, и тогда девочка открыла дверь… Дзиппа спал, широко раскинувшись на кровати, мерно и глубоко дыша. Он спал так сладко, что ей стало жаль будить его. Постояв немного, Серафима на цыпочках двинулась обратно. Вдруг что-то мягкое ткнулось ей в спину и шлепнулось на дол. Обернувшись, девочка увидела белоснежную подушку у своих ног и услышала негромкий смех. Это смеялся Дзиппа — она встретилась с его лукавым взглядом, и столько доброты было в его глазах, что он навсегда покорил сердце девочки.
В детстве Серафима частенько прибегала на ферму, помогала матери выгребать навоз, когда его вывозили на поля, и доить коров. Девочка часто встречала там Дзиппа. Однажды вечером, когда солнце уже садилось за горы, на ферме поднялся переполох. И сторож, и пастухи-мальчишки, и доярки — все бросились прятаться в дом, в котором они и обедали и ночевали. Кто-то, схватив за руку Серафиму, потащил ее за собой.
— Домбай идет! — слышались крики. — Домбай!
Во дворе остался только Дзиппа. Он смотрел на ворота, к которым приближалось стадо коров. Впереди, тяжело сопя и кося по сторонам налитыми кровью глазами, шагал черный, широколобый, похожий на скалу бугай.