Тени и отзвуки времени - [49]

— Мой тебе совет, — продолжала неутомимая Люа, — будь достоин самого себя.

Она посмотрела на ручные часики:

— О-о, мне пора в поликлинику, опаздываю на дежурство. Ты посиди здесь со всеми. Возьми себе поесть. Учти, выпивки нет и не будет! Мы с этим покончили. Соскучишься, поищи в шкафу что-нибудь почитать…

Люа ушла. Нгуен подошел к книжным полкам. Почти все названия и авторы были ему незнакомы. Лишь в самом низу обнаружил он несколько книг, подаренных им когда-то хозяйке. Он перелистал чуть пахнувшие плесенью страницы, они пестрели карандашными пометками. Пробежав их глазами, Нгуен подумал: «Люа-то давно уж не та…»

Нгуен подружился с Вэном, Ханем и их приятелями, которых когда-то терпеть не мог. Но с прежними друзьями он решил порвать навсегда. «Если уж я не пощадил своих alter ego, — сказал он себе, — этих жалеть нечего!» Самые настойчивые время от времени стучались в дверь к Нгуену, но он велел домашним отвечать, что его нет.

Одного из них Нгуен все же встретил на улице, и тот стал приглашать его к себе в деревню на представления тео[56]. Нгуен, не ответив ни слова, взял у него из рук книгу и, глянув на переплет, спросил:

— Ты читаешь «Собранье сокровищ словесности»?[57]

— А что еще можно сейчас читать? Уж не газеты ли?! Нет, по мне, старые стихи — лучшее чтение. Не забудь, Нгуен, в конце месяца у нас в деревне играют тео. Приедешь? А может, махнем туда прямо сейчас? Есть хорошенькие актрисы!

— Прощай, — сказал Нгуен. — Мне в другую сторону… Спешу.

Он вскочил в коляску рикши и, доехав до дома, строго-настрого наказал, когда бы ни явился господин Такой-то, отвечать: «Хозяина нет и вернется нескоро».

А господин Такой-то все ходит и ходит. Может быть, хоть теперь, прочитав эту правдивую повесть, он оставит Нгуена в покое?..

Новые определения, новые слова рождались в мозгу Нгуена и выстраивались в строки. Вера в будущее все ощутимее наполняла его душу. Часто он приходил к Люа и, если не заставал никого дома, брал «записную книжку великана» и заносил туда волновавшие его мысли. Он называл это — «готовить уроки». Каждый раз он перелистывал дневник и, найдя прежние свои «уроки», читал написанные в сторонке замечания друзей. Хань неизменно бывал объективен и краток, Вэн — изысканно вежлив, а Люа — сердечна и многословна.

Так прошло несколько месяцев. Записи Нгуена делались регулярнее, а замечания друзей все строже. И однажды утром Хань, хлопнув по плечу Нгуена, сказал:

— Ну, что ж, ты теперь в полном порядке. И как раз вовремя. Начинается, брат, пора великого созидания!

Осень. Первый год Независимости

РАССКАЗЫ

КИТАЙСКОЕ БЛЮДЦЕ

Уж и не вспомню, кто именно — в ту давнюю пору я подростком еще просиживал брюки за школьной партой в Намдине — приохотил меня к чаепитиям с пирожками в роскошной ресторации «Блаженное будущее», ее держали китайцы, выходцы из Гуандуна.

На мой тогдашний вкус, в целом свете не найти было места приятней, чем «Блаженное будущее». Но только одно дело просто поесть в ресторане, поесть может каждый, у кого водятся деньги, а вот есть «красиво», как в высшем обществе, или, к примеру, окликнуть по-хозяйски официанта — тут нужен особый дар. Подобным манерам и ухваткам не выучишься походя, отобедав разок-другой в ресторане, как думают простаки. Я убедился в этом на собственном горьком опыте. Сколько ни корчил я из себя бывалого гуляку, знатока изысканной кухни, стоило подойти официанту, я робел и, глядя в меню, не мог даже выговорить названья мудреных блюд. Голос мой, когда я подзывал прислугу, срывался на писк (увы, я был тогда, как говорится, в переходном возрасте), и вместо властного окрика выходило черт знает что. В такие минуты я сам себе был противен…

Пиршества мои обходились недорого — всего в три хао[58]. Но я редко посещал «Блаженное будущее» в одиночку. Чаще всего мы, юнцы, жаждавшие как можно скорее повзрослеть, отправлялись туда вдвоем или втроем. Заказ наш всегда был прост, но изыскан: большой чайник чая, несколько пирожков с яйцами, сладкое печенье. А когда у нас заводились денежки, мы «подсаливали» наш сладкий стол миской пельменей и раскладывали их, заливая бульоном, по маленьким чашкам. Со временем трапезы эти вошли у нас в обычай. И нам иногда казалось, будто все посетители ресторации, отсчитав три десятка почерневших, скользких — словно их нарочно смазали салом — ступенек, приходили сюда съесть и выпить то же самое, что ели и пили мы. «Просто, — думали мы, мысленно перелистывая меню, — лучший выбор сделать невозможно…»

И все шло бы отлично, не досаждай нам один беспардонный официант. Не успевали мы усесться за стол, а он уж был тут как тут.

— Ну что, — ухмылялся он, — нынче ваши малости закажут пельмени?

Представляете — «малости»! Да нет, — поначалу мы, конечно, решили, что он величает нас «милостями», просто его подвел гуандунский выговор и он вместо «и» произносит «а»… Увы, вскоре мы услыхали, как официант, принимая заказ за соседним столиком, называл гостя «ваша милость». Значит, гуандунский выговор ни при чем! Значит, он нарочно хотел оскорбить и унизить нас!.. «Малости»… «Ваши малости»… Каково было нам это слышать?! О, как хотелось бы нам воспылать праведным гневом и обрушить его на голову невежи! Или хоть прикрикнуть на него, поставить на место… Но ярость наша никак не закипала, словно вода в огромном котле над огоньком свечи. В конце концов мы не настаивали на «милостях», с нас бы вполне хватило и «господ», ведь не было среди нас ни принцев, ни сыновей начальников, хотя чего-чего, а начальства развелось повсюду видимо-невидимо. Стать «господином» каждому лестно: «Что прикажете, господин?..», «Прошу, господа»… Эти слова для нас звучали как музыка!