Василий Иванов
Скит, или за что выгнали из монастыря послушницу Амалию[1]
Я искал себе работу, но такую, чтобы было тихо, тепло и спокойно. Свою основную профессию я оставил по причине выработки льготного пенсионного срока. Дальше продолжать тянуть лямку в патолого-анатомическом бюро больше не хотелось. Ностальгии по своим неживым клиентам, которым мне всегда удавалось ставить очень точные диагнозы, чем, в сущности, и отличается патологоанатом от терапевта, я не испытывал. В общем, я решил уйти на покой, но с одновременной подработкой. Безделье меня не прельщало, да и на пенсию не разбежишься отдыхать.
Начал я просматривать предложения о вакансиях на сайтах Интернета. Всё что-то не к душе попадалось. Впрочем, было одно очень незаурядное: например, присматривать за орангутангом, то есть быть ему компаньоном, пока хозяин по делам в отлучке. Я даже впал в задумчивость на десяток минут. Денежное довольствие вполне приличное обещали — тысячу рублей в день, и обеды можно разделить с обезьяной. Но что делать один на один с ней? Не читать же ей книжки вслух или колыбельные петь?! Такой вариант отпал сам собой. Наконец я натыкаюсь на предложение: «Требуется вахтёр». Эка невидаль — вахтёр, подумаете вы, но я тут же позвонил. Мне ответили:
— Женский монастырь. Слушаем.
Это вызвало во мне жгучее любопытство, и после нескольких наводящих вопросов женский голос, который так и не представился, предложил приехать для собеседования. Как мне показалось — устроить мне смотрины или кастинг, выражаясь современным языком.
На следующее утро, надев свой лучший пиджак, я — в канцелярии монастыря.
Меня ещё раз опросила женщина в чёрной одежде. Открытыми у неё были только кисти рук и не улыбнувшееся ни разу лицо. К ней все почтительно обращались «матушка». Как я понял, она была главным начальником в этом заведении и моим вероятным работодателем. Матушка детально, пожалуй, даже с пристрастием, спросила о моём семейном положении (разведённый холостяк, дети, внуки), чем раньше занимался, уточнила возраст, отношение к алкоголю (эпизодически могу и выпить), крещён ли (не сподобился почти принципиально), на что она хмыкнула и коротко заключила:
— Исправим. Оформляйся.
Получив инструкции, я уже на следующий день приступил к своим служебным обязанностям вахтёра. Рабочее место действительно оказалось тихое, но, учитывая, что из посетителей на вахту заглядывали в основном то окормляющий монастырь батюшка, то экспедиторы, привозившие продукты, иногда строительные материалы, никто особенно не тревожил меня как привратника. Я мог наслаждаться тишиной и чтением, а последнее мне никогда не надоедало. Постепенно перезнакомившись почти со всем населением монастыря, я начал проникать в его сложную жизнь. Как мне отчётливо показалось, матушка-игуменья управляла коллективом железной рукой, пресекая на корню любые бабские склоки, которые всегда возникали в таком месте, как женское сообщество.
Вахтёром, конечно, может быть и женщина практически без ограничения возраста. Но в любом хозяйстве нужны мужские руки. Всегда требуется что-то прибить, привинтить, отпилить, на что и рассчитывала хозяйка монастыря и чем я безотказно занимался в процессе выполнения обязанностей вахтёра.
Через некоторое время матушка-настоятельница решила, что я должен принять крещение:
— Негоже при богоугодном заведении и при церкви быть — и не крещёным-то.
Сопротивления с моей стороны не было. Подготовка была несложной: «Отче наш» я знал и раньше, «Символ веры» накануне крещения вызубрил. Пройдя обряд посвящения, тут же, в приделе Зосимы и Савватия, я пополнил ряды ортодоксальных, то есть православных, христиан и украсил свою грудь алюминиевым крестиком на толстой нитке из искусственного щёлка. Религиозного экстаза я так и не достиг, но стал причастным к религии предков, которую «предавать неприлично», как говаривал мой дед, царствие ему небесное.
Церковная жизнь обязывала регулярно посещать службы, получать благословение батюшки, так как я был практически в составе клира.
Всякий раз после ритуала благословения я должен был приложиться к тыльной стороне ладони иерея, что мне оказалось сделать крайне сложно. Ну не мог я поцеловать руку мужчине! Даме — куда ни шло, но однополому представителю рода человеческого — нет! Ритуал так и не давался мне. Ассоциации и комплексы были выше моих психологических сил! Я имитировал. Моя имитация состояла в том, что вместо лобызания длани я касался пястья руки лбом, что явно вызывало недоумение у иерея, проявляющееся воздеванием одной из бровей и следующим за ним хмыканьем. Наблюдавший мои экзерсисы дьякон Сергий однажды сказал мне:
— Ты, Виктор, раб Божий и не глумись, когда получаешь благословение, ибо не руку иерея лобызаешь, но через него припадаешь к руке самого Иисуса Христа, Господа нашего.
По прошествии примерно месяца матушка-настоятельница снова потребовала меня к себе. Она сурово-критично посмотрела на меня и изрекла:
— Раб Божий Виктор, велю тебе прекратить бриться и отпустить браду, как приличествует образу мужчины. Ежели растёт, конечно. Ступай, Виктор. И исполняй.
