Скит, или за что выгнали из монастыря послушницу Амалию - [2]

Монастырский устав требует подчинения. Я мысленно отвечаю: «Есть!» — делаю поворот «кру-у-угом!» через левое плечо, правда, после предварительного полупоклона в сторону матушки-настоятельницы.

Матушка крута и строга, как старорежимный полковник, который любит солдат, но держит своих подчинённых в ежовых рукавицах. Не успел я сделать двух шагов, как она меня снова позвала:

— Постой. Входную молитву выучи. Читай, прежде чем войти, — и подала мне листок с текстом.

С тех пор я останавливался перед её дверью, стучал, слушал, отвечал о своём пришествии, произносил молитву, потом входил в кабинет.

По весне матушка-настоятельница приняла решение откомандировать меня в скит, помочь послушницам и монашкам в возделывании огорода и посевной. Скитом в монастыре называется что-то наподобие дачи или заимки. Матушка-настоятельница давала задания, или послушания в монастырской терминологии, хозяйке скита, как председатель колхоза бригадиру, а та, в свою очередь, делегировала трудовые задания монашкам, послушницам или, как мне, трудникам.

Я сразу согласился на эту работу. Появилась возможность выехать из города, сменить обстановку замкнутости монастырских стен, шума и суеты города. Так я оказался в скиту-даче.

Участок по периметру был огорожен ржавой сеткой рабицей и достигал почти гектара. На нём расположились два бревенчатых жилых дома, большой сарай с дровяником и уличный туалет. В большом доме уже жили три монашки и послушница. Меня поселили в меньшем доме, где я занял комнатку. Моё недвижимое имущество было привезено в рюкзаке и легко уместилось в прикроватную тумбочку и старый плательный шкаф. Небольшой столик был плотно приставлен к стенке и застелен клетчатой клеёнкой, протёртой на углах за давностью лет. Над столом висела на двух гвоздях полка, на левом краю которой стояла эмалированная кружка и две книги на её правом конце. Меня, как старого книгочея, конечно, заинтересовали книги. Одной из них оказалась Библия в потрёпанном переплёте, а другая, имела название «Жития святых». Ну что я должен был ожидать? Монастырь всё же. Некоторое время погодя, обследуя тумбочку, я обнаружил третью книгу — молитвослов.

Интерьер комнаты дополняла заправленная кровать-койка, сделанная из железа. Такая была в родительском доме, отец с матерью когда-то купили после женитьбы, году в пятьдесят пятом-четвёртом. Для упругости и мягкости такие койки снабжались панцирной сеткой. Они были очень пружинистыми, и мы с братом могли лихо прыгать на ней, как на батуте. Я потрогал койку и обнаружил деревянную твёрдость. Заглянул под койку. Точно! На дырявую сетку были положены необстроганные доски. «Ну что же, монастырь обязывает к аскетизму», — последовало моё логичное заключение.

Выглянув в единственное окно, открывающее вид на поле моей будущей бурной деятельности — непаханый огород. Я не спеша разложил привезённые вещи, прилёг на своё деревянное ложе и провалился в сон. Разбудил меня настойчивый стук в дверь.

— Виктор! Ты спишь, что ли? Матушка Устинья зовёт! — голос был громкий, звонкий, до рези в ушах, как говорят — мёртвого поднимет.

Моя теперешняя начальница, матушка Устинья, знакомая ещё по монастырю, дала мне ключ от сарая, где находился весь огородный инвентарь. Она сказала, что моей наиглавнейшей задачей является вспашка всего огорода. Мерина с плугом не предвиделось, и я предположил, что пахать земельку придётся самому. В сарае на этот случай стоял мотоблок, с помощью которого мне и предстояло орать землю до рыхлого состояния. Но прежде, чем заняться нелёгким крестьянским трудом, матушка отвела меня в столовую, сиречь трапезную. Отвечающая за кухню монашка Антонида щедро черпанула щей без присутствия какого-либо мяса, за которыми последовали пшённая каша, прозрачный компот из сухофруктов. Белый хлеб, нарезанный крупными ломтями, был без ограничений, присутствуя посередине стола в плетёной корзинке.

Монастырская еда по уставу не предполагает мяса, но по определённым дням дозволялось вкушать рыбу. Мне предстояло испытать себя почти вегетарианской пищей. К этому я был почти готов, так как к мясоедам себя не относил. Ну что же, жизнь преподносит мне новый опыт, и я его безропотно принимаю, проявляя теперь уже христианское смирение.

Подкрепившись таким образом, я осмотрел мотоблок, проверил наличие бензина, вывел агрегат на край поля и сделал попытку завести мотор. К моему удивлению и, не скрою, удовлетворению, мотор заработал сразу! Вернув мотоблок на прежнее место, решил приступить к труду с утра пораньше, а оставшееся время посвятить знакомству с окрестностями.

Вечером, обсудив ещё раз фронт работ с матушкой Устиньей, попив с ней чайку с печеньем, я ушёл в свою комнату, или келью, если на монастырский манер. После недолгих размышлений, находясь в койке, оказался в объятиях языческого бога Морфея, тем более православных вариантов я не знал.

Утро выдалось солнечным, воздух был прозрачен, пах землёй и новоявленной травой. Матушка Устинья отправила ко мне громогласную Татиану с приглашением разделить утреннюю трапезу, или, по-светски, просто завтрак. Я с удовольствием освоил чашку овсянки, политой подсолнечным маслом, запил всё сладким чаем вприкуску с куском белого хлеба. Чуть не забыл: перед едой была короткая молитва, которую за всех произнесла матушка Устинья. Этот ритуал исполнялся неукоснительно всякий раз перед едой, даже если руки не мыл. Что поделать: устав монастыря, как устав внутренней службы, незыблем.