Тени и отзвуки времени - [48]

Временами прежние привычки и склонности оживали в его душе и властно нашептывали ему слова, полные соблазна. Но ему удавалось заглушить их голос. Правда, давалось это не без труда — так курильщики опиума отучаются от пагубного своего пристрастия.

Ему чудилось, будто в нем живут и спорят друг с другом несколько разных людей. Все они чем-то похожи один на другого, но в основном несхожи, и каждый из них — он, Нгуен. Сердце его и разум стали полями сражения, где каждый из этих Нгуенов силой и хитростью пытался одолеть всех прочих. «Нет, — думал он, — я должен быть жестоким и честным. Теперь или никогда! Никакие, даже самые гуманные законы не запрещают нам судить самих себя. Я должен предать смерти всех живущих во мне «людей» — ложных друзей, корыстных советчиков. Смерть! Смерть всем этим никчемным «Нгуенам»… Я должен переплавить себя в очищающем пламени. В огонь все старое, весь накопившийся во мне хлам!»

И тут он почувствовал вдруг запах гари. Потом в распахнутое окно ворвался грохот, похожий на рев бушующего моря. Нгуен выбежал на улицу.

По городу могучим валом, затопляя проспекты и площади, двигалась Революция. Ветер подхватывал упругими ладонями висевшие в окнах красные флаги, раскачивал огни факелов. Людские толпы текли по мостовым, точно вздувшиеся в половодье реки. На глазах у Нгуена вершилась История.

Нгуен пылал и метался как в лихорадке. Он как бы сам содрал с себя старую кожу, плоть кровоточила, и обнаженные нервы стократ острее прежнего реагировали на все. О, как завидовал он змеям: они ежегодно сбрасывают старую кожу! Обновление дается им без страданий и мук. Жалкие тараканы в отведенный природой срок безболезненно сменяют крылья и, расправив их не окрепшую еще ткань, улетают в вечернюю мглу…[54]

Вот один такой таракан неуверенно кружит по кабинету Нгуена. «Ей-богу, я схож с этим насекомым, — думает Нгуен. — Тычусь куда попало. Взлетел наконец-то. Э-э, да он — меломан, уселся прямо на струну дана! А вдруг заиграет? Даже страшно подумать… Музыка… Главная сила в ней — это оркестр: десятки инструментов и все звучат в лад, всем задан единый темп и ритм. А вот я всегда играл невпопад, корчил из себя неповторимого виртуоза!»

Размышляя о музыке, он вспомнил свою старинную приятельницу Люа, мастерицу играть на дане. Сколько уж лет он не бывал у нее и не слышал ее игры?

Ноги сами привели его к дому Люа, но, войдя в дверь, он окаменел от изумления: откуда здесь столько народу? Среди гостей оказались знакомые, которых и Нгуен, и сама хозяйка раньше не очень-то жаловали. Вечно они донимали всех своими дурацкими придирками. «Да какое они имеют право всюду совать свой нос? — возмущалась тогда Люа. — Плюнь на них, Нгуен! Будем жить по-своему…» Как же прикажете это понимать? Что они делают здесь?

Хозяйка и гости обрадовались Нгуену:

— Вот здорово!

— Заходите… Заходите, мы как раз говорили о вас.

Нгуен, широко раскрыв глаза, уставился на Люа. Она добродушно улыбнулась. Гости наперебой предлагали ему стул, сигареты, рюмку. Нгуен протер на всякий случай глаза. Нет, это был не сон. Знакомые лица улыбались ему.

— Да, давненько я не был у вас, Люа, — сказал он. — Но музыка ваша все звучит в ушах.

— Что же сыграет вам букашка, сменившая старые крылья? — спросила Люа, сняв со стены дан. — Ладно, попробую…

Нгуен вздрогнул. К нему подошел Вэн, долговязый верзила, прежде враждовавший с ним, и тоже спросил:

— Ну как, расправился со своими alter ego?..[55] Нет-нет, не торопись отвечать. Каждый из нас выжигает в себе целый лес старых ошибок и предрассудков. Но на пожарище пробьются из-под пепла и быстро потянутся к солнцу новые ростки. — Он помолчал и добавил: — Я рад! Рад за нас всех, за тебя.

Нгуен вскочил. «Что это? Мистика какая-то! Ведь я никому не открывал своих мыслей!..»

Кто-то тронул его за плечо. Он оглянулся и увидал Ханя. Сдержанный и молчаливый, Хань всегда был подчеркнуто холоден и равнодушен к Нгуену.

— Видно, революция совершается в каждом из нас, — сказал Хань, — у всех по-разному, но в чем-то и схоже… Сходство, я думаю, в главном. Жизнь, как бы мы ни были к ней несправедливы, берет свое. И художнику надо теперь становиться бойцом. Это прекрасно, что ты возродился к жизни в «новом издании». Прости за типографское словцо. Мы давно мечтали увидеть тебя таким.

Он обернулся:

— Люа, где наш коллективный дневник? Желаю запечатлеть свою радость.

Хозяйка протянула ему огромный альбом, страница — форматом с газетную полосу, а сама присела рядом с Нгуеном и завела с ним разговор.

Собственно, говорила она одна, Нгуен только слушал, стараясь собраться с мыслями. Она говорила, что жизнь распахнула все сердца и нельзя больше жить в одиночку, что надо общаться с друзьями, что дорога, на которую они ступили, ведет в будущее, а одному недолго и сбиться с пути.

— Мне кажется, что раньше я не жила. — Люа заговорила совсем тихо. — «Красивые» романы, поцелуи, а потом — разбитое сердце, вздохи и слезы… Нет уж, теперь, если я плачу, у меня и впрямь есть повод для слез!..

Нгуен, удивленный ее красноречием, огляделся. Почти все гости столпились в дальнем конце комнаты вокруг диковинного дневника. «Похоже на записную книжку великана», — подумал Нгуен.