– Экономика идёт ко дну, – ныл он на совещаниях и в кулуарах. – Бизнес вянет на глазах, после ареста Х объём иностранных инвестиций упал в разы. В государственных организациях сидят бездари, ни ума, ни совести. Упаси боже, цена на нефть рухнет, нам тогда кранты.
Он вышел на окружение улыбчивого Миши. Миша сидел в своих горах не слишком крепко, за последние двадцать лет джоржии отменно научились буянить на улицах и свергать правителей, если что не по нраву. Поначалу Миша ломался как девочка, он позвонил Берёзе, Берёза совершенно случайно увиделся в Лондоне с женой Миши и радостно сообщил, что Шалва тбилисский зазывает его в гости.
Соплежуй провёл переговоры со своими американскими коллегами, те обещали приличный кредит потерпевшей стороне.
– Не кинут? – спросил он.
– Не должны, – сказал соплежуй. – У них мания величия. Если Миша пригласит к себе жить курдов, тогда туркам пиздец и всей американской ближневосточной политике хана. Не должны, отстегнут как миленькие. У америкосов, собственно, одна просьба – не взять по дури Тбилиси, иначе им придётся вмешаться. А это уже не маленькая войнушка, а большая задница.
В последний момент выяснилось, что у джорджиев есть танки, но нет ни одного танкиста. Скайп взрывался от перенапряжения, в Азербайджане с матами-перематами нашли полтора десятка брюнетов, когда-то служивших в танковых войсках. Спецы из ГРУ провели с ними беседу, тоскливо вздохнули и велели, в случае плена, кричать, что они коренные менгрелы. А то жопу в клочья порвём, напутствовали «солдат удачи» перед боевым крещением.
Он поехал на юбилейный концерт рокера. «Олимпийский» был переполнен, из маленького окошка в вип-ложе открывался вид на огромную площадь перед концертным залом, заполненную людьми, проходившими через турникеты безопасности. Интересно, что он сейчас думает, подумал он. Как странно, тебя ведь никогда не интересовало, что думает рокер. Он для тебя такая же кукла, как и все остальные. Хотя, пожалуй, нет, не такая же, самая близкая и самая далёкая.
Он открыл бутылку коньяка и отхлебнул из горлышка: «С юбилеем, дружище! Извини, не готов поздравить лично!»
В каком-то смысле все эти годы мы шли параллельными путями, подумал он. Ты к славе, я – к власти. В сухом остатке мы оба фантомы: никто не знает, что за твоей спиной стою я, никто не догадывается, кого и как я дергаю за верёвочки. Слава эфемерна, дружище, подумал он, если я перестану писать стихи, ты очень быстро сойдёшь со сцены и скурвишься, если не встретишь достойную женщину. А если я перестану дергать за веревочки, подумал он, что произойдёт тогда. Мне проще, сказал он. Если я перестану, меня убьют: одни от растерянности, вторые от счастья, третьи – так, за компанию, эффект стадного чувства.
Он посмотрел с высоты вип-ложи на рокера, уже раскочегарившего публику и заведённого как исправный пулемет.
«Смерть танцует вальс, по залу кружат, кружат пары, – запел рокер. – Waltz, ein zwei drei Waltz, auf wiedersehen mein lieben frau”.
Публика взревела. Он посмотрел на название альбома. «Майн кайф». «Совсем рехнулся», – подумал он.
«Вальс, жестокий вальс, так истекает кровью рана,
Вальс последний раз – auf wiedersehen mein lieben frau”.
– Это не мои стихи! – холодно и громко сказал он.
Рокер поднял голову и посмотрел сквозь него.
«Waltz, ein zwei drei, Waltz – смерть танцует нас,
Последний вальс – он трудный самый,
Waltz, ein zwei drei Waltz, auf wiedersehen mein lieben mama».
6
– Ну, и рожу вы нашли, – сказала Юлька. – Вылитый бандит! Никого поприличнее не обнаружилось?
– Ты не поверишь, – сказал он. – В самом деле сидел, по молодости, за какую-то глупость, но тем не менее факт.
– Да уж… – сказала Юлька. – Что-то совсем неладно в вашем королевстве. Лучше уж со шлюшкой договорились бы. Со шлюхами так легко находить общий язык, не правда ли?
– Как дела у твоего музея? – спросил он. Юлька всё реже там бывала, разъезжала по заграницам, с Ксюхой, в последнее время чаще самостоятельно.
– Тебе разве не докладывают? – сказала жена. – Театр теней пригласили на фестиваль в Эдинбурге. Я поеду с ним, недели на две, ты не возражаешь?
– Не возражаю, – сказал он. – Может быть, тоже прилечу.
– Это будет здорово, – равнодушно сказала Юлька. – Как ты его называешь? Шахтёр? Ох, и выдаст вам этот шахтёр на орехи.
– Ещё спорим, – сказал он. – Вопрос не решён окончательно.
– Ой, блядь, спорим! – выругался он, когда остался один. – Скоро уже станет не до вежливости.
Из-за кандидатуры шахтёра на пост хохляцкого президента началась натуральная драка. Он давно ждал этого момента, когда карлик перестанет показывать зубы и начнёт рвать по-настоящему. Воровали, конечно, на Украине безбожно, даже хлеще, чем у нас, бестолково, оставив для народа из лозунга «хлеба и зрелищ!», только зрелища. Ситуация гноилась давно, и это была одна из ошибок Стальевича, который хохлов недолюбливал и относился к ним свысока. «Не парьтесь, – говорил он. – Страна искусственная, жаль, меня не было в начале Мефодьича, провели бы в Пуще черту от Одессы до Харькова и не было бы сейчас украинской проблемы. Разворуют всё до последнего гвоздя и развалятся на мелкие княжества, кто под незгинелу ляжет, кто под мадьяр. А уж с этими о сохранности нефтепроводов мы договоримся. Нам эту гирю на хребет вешать пуще неволи».
