Театр ужасов - [90]
Я подумал, что Томилин кстати подвернулся (на безрыбье и рак рыба), а Эркки очень кстати уехал. Пока он в Сенегале, можно надругаться над его детищем. Если этого не сделать сейчас, – и как можно решительней, – может быть, ничего не выйдет вообще. Я пошел в наступление.
– Давай, Вася, делай! – сказал я и хлопнул себя по колену. Томилин выкатил на меня глаза. Он был в ошеломлении. – Давай! Сейчас такой решительный момент, надо действовать, Вася. Сам посуди, материал хороший, но нужна рука знатока. Впрягайся! Доводи фильм до ума! Почему нет? Ты же работал и в театре, и на киностудии. Давай! Хоть весь фильм заново снимай. Только не сообщай Эркки об этом. Пусть он пока ничего не знает. Он сейчас увлекся Африкой…
У Томилина на лбу выступил пот. Он весь заблестел от счастья и волнения.
– Что ты, что ты, – закудахтал он, – не надо таких крайних мер! Весь фильм… Нет, ну что ты! Эркки сделал невозможное. Отснял такой уникальный материал. Бесподобно. Особенно драка, особенно драка – это катарсис, коитус, оргазм, майн фрейнд! Ну что ты! Все будет хорошо. Ничего ему сообщать не будем. Пусть себе спокойно снимает свою Африку. Я тут тихонько кое-что сделаю… Ты меня неправильно понял. Много удачных мест, мало четкой руки, полно размытых кадров, наспех и кое-как, черновик… Пойми меня правильно, нельзя любительскую съемку валить в кучу. Рулон мятой бумаги получается. Материала много! Все просто здорово, но ведь это надо уложить в какую-то структуру!
Я сказал ему, чтобы искал структуру…
– Если не влом, – добавил я.
– Нет, конечно, не влом! – воскликнул он. – Ну что ты! Для меня это честь и удовольствие! Такой материал, такие возможности, такие люди…
Его повело. Он растрогался. Едва сдерживая улыбку, смущенно прятал глаза. Томилина признали, Томилину доверили, вот пришел Томилин, и дело пошло…
В поисках вступления к фильму он поехал в Пыргумаа. Собирался туда он так тщательно, точно отправлялся в экспедицию. Он заметно нервничал и хотел, чтобы его нервозность увидели и оценили, прочувствовали и прониклись ею. Он задавал вопросы – что там можно снимать, чего нельзя, с кем можно говорить, куда можно влезать, а к кому лучше не подходить, и проч. Я сказал, что поеду с ним, все ему покажу, но он все равно продолжал задавать дурацкие вопросы – даже подходил к новенькой девушке, секретарше Кости, он все делал так важно, что я вдруг понял: он воображает себя режиссером, который отправляется на место съемок! Он хотел, чтобы все это выглядело именно так, будто намечается историческое мероприятие, чтоб все видели, как тщательно он готовится, чтобы все поняли: он взялся за дело всерьез. Перед отъездом он практически попрощался с каждым, кто оставался, – подошел к домику Мисс Маус и сказал: «Ну, пожелай мне удачи, мышка». Важный этап в жизни большого художника начался. Для этого нужна старая потертая куртка, он примерял ее перед зеркалом. В куртке он был похож на почтальона или комиссара. Кепка превращала его в электрика, очки сдвигали образ в педагогическую область, задрипанный сельский учитель, подслеповатый руководитель кружка радиоэлектроники (со стопкой журналов «Моделист-конструктор» на столе). Он надел старую кожаную сумку, похожую на военный планшет, и потертые башмаки, повидавшие всякие уголки мира, башмаки, которые топали по российским дорогам и немецким автобанам! Он поехал туда не один, он взял с собой бойфренда, эстонца Марко… молодой парень, тридцать два года! – не понимаю, что у них может быть общего? Он смотрит Томилину в рот, он на него смотрит, как на старую черепаху, которая выдыхает мудрость… Парень любит Цоя и Летова, у него есть иллюзии… Я думаю, что эстонцы будут любить Цоя и Летова до тех пор, пока Виллу будет играть их музыку на своих панк-дискотеках; и еще я думаю, что Марко недостаточно хорошо знает русский, чтобы догадаться, какую херню порет Томилин о Псое Короленко, Шише Брянском и проч. Пока Томилин говорит заповедными формулами и произносит незнакомые звучные имена, Марко будет смотреть на своего русского папочку как на жреца великой культуры (от которой сам жрец нас подстрекал откреститься). Думаю, скоро парень разберется во всей этой белиберде и пошлет дряблые ягодицы ко всем чертям. Но пока он с нами. Я сопровождал их в Пыргумаа. Правда, очень скоро мне надоело их водить, да и они спешили остаться вдвоем, поэтому вели себя напряженно, как ведут себя люди, которые привыкли получать по шеям. Немного растревожившись (огребут ненароком), я наблюдал за ними издалека. Они вели себя как крысы, совсем не так, как туристы, они ворвались в музей, пропали там часа на два, я потерял их из виду, потом они рылись на барахолке Валентина. Томилин поспорил с ним из-за каких-то пластинок, Валентин не желал уступать, Томилин оживился, они разговорились, даже выпили, договорились, что Марко их будет снимать… Марко оказался настоящим оператором, и камера у него была небольшая, удобная, профессиональная, он ловко ею пользовался, чувствовал момент, находил неожиданные ракурсы, умел стать невидимым. Валентин провел экскурсию, Томилин раскошелился, Валентин отказывался, Томилин настаивал, они неплохо выпили, и Косой раскрепостился, оживленно рассказал версию появления поселка – все: от ручьев и рысей, рыцарей, инквизитора в башне и до появления здесь однорукой Альвины Кирс с этим Шпалой. Его рассказ получился сочным и смешным, чтобы не показывать его страшную свалку и самого Валентина, они поверх его рассказа пустили свои романтические прогулки по дорожкам и тропинкам, показали домики, но так, чтобы они не пугали своей запущенностью, а наоборот: вызывали восторг от распада вещей; показали странных людей – так, как иногда показывают аборигенов, и тогда, вырванный из своей муторной жизни, абориген кажется таинственным ходоком из какого-то сказочного мира; показали старые качели, аттракционы, которые все больше и больше напоминают Чернобыль. Затем они придумали сюжет. Наша секретарша подогнала фотогеничного парня, высокий, плечистый. «То, что нужно, – шипел Вася, глядя на него сквозь око камеры, – такой парень в кадре, такой контраст…» Решили его снимать. Вот он приезжает на мотоцикле в Пыргумаа с камерой на плече, снимает… Ветер гуляет по мягким некошеным травам, дождь роняет капли на ветви берез, кленов, ольхи, елочки кланяются ветру, нагибаются кроваво-красные кусты вереска. Старенький «Робур», перегруженный навозом и отходами, грустно едет мимо заброшенных аттракционов, дети сквоттеров плюют ему вслед и показывают средний палец. Они сидят в люльках большой ржавой карусели, теребят ряженных в советскую военную форму манекенов, отрывают пуговицы и погоны, девочки из париков вытягивают локоны, золотистые и бронзовые пряди повисают на раскидистых листьях орляка, мальчишки, как дьяволята, откусывают пальцы из папье-маше, отверткой проделав дырку в брюхе, крошат поролоновую нутрянку, мальчики постарше курят, стоя на краях люлек, как на качелях, и раскачивают девочек до визга. Глядя вслед старому «Робуру», один подначивает другого: «Э, это не твой батяня с навозом поехал?» – «Иди ты!». Парень с камерой встает возле качелей, закуривает, осматривается. Тут же из люльки выбирается деловой пацан, говорит: «Здесь нельзя снимать». Парень ему несколько монеток дает и шутливо спрашивает, можно ли теперь снимать? Пацан отвечает: «Все равно нельзя, но так и быть – снимай!» Пацан стреляет сигареты у заезжего мотоциклиста, курит, ловко забирается в люльку. Марко поговорил с Пеэтом и Роттем – показали, как они едут, их лица покачиваются, они угрюмо уезжают… Томилин и Марко довольны. А что они еще могли придумать? Вот парень прячет мотоцикл и крадется с видеокамерой среди елок, находит поле марихуаны… Ландшафты снимает Марко, в них Томилин вставляет наши красивые крупные планы: вот Эркки прогуливается среди марихуаны, нюхает ее, срывает листочек, мнет, сует за щеку, жует и радуется – все то, что я снимал своей дрожащей рукой. Томилин придумал сюжет: молодой человек снимает ночью битву любителей хардкора с зомбаками, пробирается в подвалы, гуляет по лабиринту… Вася попросил Тобара покатать их на трамвае, сняли и его, Тобар тоже байку рассказал, молодой человек выслушал, хлебнул пива, сел в трамвай, лисы за окном, сгущающиеся сумерки (а вот фонарь выплывает из темени, это работа Эркки, это его фонарь); молодой человек едет на трамвае: совы, тяжелые еловые лапы; трамвай едет и едет, намного дольше, чем в действительности… Почему бы не найти для него девушку? А наша секретарша – красивая девушка… Они вдвоем едут на трамвае… девушка роняет голову ему на плечо, он гладит ее волосы, целует… Замечательно! Поснимали бункер и аэроплан. Тобар сказал, что они уже снимали с аэроплана. Томилин ответил, что он видел ту съемку – она не годится, и они полетели, Марко закрепил камеру и спокойно следил за съемкой в компьютере. Парень с девушкой сидят в аэроплане, смотрят на Пыргумаа с высоты птичьего полета… Сколько романтики! А что с ними дальше делать, Вася? Какая разница? Они исчезнут. Они же всего лишь туристы… каких много… Я не стал спорить. Пусть делает что хочет. Что-то идет, и ладно.
Герои плутовского романа Андрея Иванова, индус Хануман и русский эстонец Юдж, живут нелегально в Дании и мечтают поехать на Лолланд – датскую Ибицу, где свобода, девочки и трава. А пока ютятся в лагере для беженцев, втридорога продают продукты, найденные на помойке, взламывают телефонные коды и изображают русских мафиози… Но ловко обманывая других, они сами постоянно попадают впросак, и ясно, что путешествие на Лолланд никогда не закончится.Роман вошел в шортлист премии «РУССКИЙ БУКЕР».
Сборник «Копенгага» — это галерея портретов. Русский художник, который никак не может приступить к работе над своими картинами; музыкант-гомосексуалист играет в барах и пьет до невменяемости; старый священник, одержимый религиозным проектом; беженцы, хиппи, маргиналы… Каждый из них заперт в комнате своего отдельного одиночества. Невероятные проделки героев новелл можно сравнить с шалостями детей, которых бросили, толком не объяснив зачем дана жизнь; и чем абсурдней их поступки, тем явственней опустошительное отчаяние, которое толкает их на это.Как и роман «Путешествие Ханумана на Лолланд», сборник написан в жанре псевдоавтобиографии и связан с романом не только сквозными персонажами — Хануман, Непалино, Михаил Потапов, но и мотивом нелегального проживания, который в романе «Зола» обретает поэтико-метафизическое значение.«…вселенная создается ежесекундно, рождается здесь и сейчас, и никогда не умирает; бесконечность воссоздает себя волевым усилием, обращая мгновение бытия в вечность.
Синтез Джойса и Набокова по-русски – это роман Андрея Иванова «Аргонавт». Герои Иванова путешествуют по улицам Таллина, европейским рок-фестивалям и страницам соцсетей сложными прихотливыми путями, которые ведут то ли в никуда, то ли к свободе. По словам Андрея Иванова, его аргонавт – «это замкнутый в сферу человек, в котором отражается мир и его обитатели, витрувианский человек наших дней, если хотите, он никуда не плывет, он погружается и всплывает».
Новая книга Андрея Иванова погружает читателя в послевоенный Париж, в мир русской эмиграции. Сопротивление и коллаборационисты, знаменитые философы и художники, разведка и убийства… Но перед нами не историческое повествование. Это роман, такой же, как «Роман с кокаином», «Дар» или «Улисс» (только русский), рассказывающий о неизбежности трагического выбора, любви, ненависти – о вопросах, которые волнуют во все времена.
Эксцентричный – причудливый – странный. «Бизар» (англ). Новый роман Андрея Иванова – строчка лонг-листа «НацБеста» еще до выхода «в свет».Абсолютно русский роман совсем с иной (не русской) географией. «Бизар» – современный вариант горьковского «На дне», только с другой глубиной погружения. Погружения в реальность Европы, которой как бы нет. Герои романа – маргиналы и юродивые, совсем не святые поселенцы европейского лагеря для нелегалов. Люди, которых нет, ни с одной, ни с другой стороны границы. Заграничье для них везде.
Харбинские мотыльки — это 20 лет жизни художника Бориса Реброва, который вместе с армией Юденича семнадцатилетним юношей покидает Россию. По пути в Ревель он теряет семью, пытается найти себя в чужой стране, работает в фотоателье, ведет дневник, пишет картины и незаметно оказывается вовлеченным в деятельность русской фашистской партии.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.