Театр ужасов - [91]

Все были заняты… Эркки рылся в наполовину истлевших документах, водил невменяемого от пьянки Казимира по инстанциям, где сам черт ногу сломит, вел переговоры с кредиторами и сенегальской мафией, которую представляли кредиторы. Если от кредиторов-стервятников все-таки избавиться удалось – на некоторое время их упросили дать новым хозяевам отсрочку, то от крыс, тараканов и бомжей никак было не избавиться. Узнав, что судно приобрели эстонские предприниматели, бомжи заикнулись об эстонском гражданстве и европейской зарплате – хотя толку от них на корабле никакого, писал Эркки, они помогают Казимиру пить, бегают за бутылками, развлекают его историями и водят по шлюхам. Прислал несколько видео, с пометкой: «Обязательно надо вставить в наш фильм». Я не стал смотреть, с меня хватило приписки:

В моем положении, когда ты на полузатонувшем корабле по брюхо в иле и мазуте, ничего больше не остается. Это не кино! Это чистое отчаяние! Я никогда не увижу Европы!

Константина тянули в черную дыру родители, но он с юмором воспринимал свою ситуацию, он брал меня с собой: «Поехали со мной. Они зовут тебя в гости. Попьем чай с моими безумными родителями. Это еще тот цирк». И я поехал. Его мать меня презирала и не скрывала этого, но, несмотря на свое презрение, подкрепленное обожанием графа Толстого, она была необыкновенно обходительной, вежливой и даже ласковой со мной, правда, вворачивала цитаты и затаенно ухмылялась, словно хотела сказать: «Ах, все равно вы не понимаете. Бисер, бисер все это». Отец Константина, в прошлом член Интердвижения, теперь – религиозный мрачный сектант, убежденный в том, что Конец света наступил, он разворачивается в наших душах, все мы должны нести ответ, поститься, молиться, исповедоваться (можно друг другу), жалеть о бестолково прожитой жизни и тому подобное, держа руку на Библии с закладкой на Откровении Иоанна Богослова, нес восхитительную чушь, добавляя, что ему жаль моего ребеночка… раз пять сказал, что ему вообще детей жаль. Клуб становился все больше феминистским, о чем нам сообщала пресса, которая следила за клубом. Мисс Маус грызла стену в своем картонном замке. Шпаленковы и Хозяйка пьянствовали. В городе Дит шла перестановка. Кустарь принял решение уничтожить ряд износившихся от сырости статуй, акт вандализма он превратил в перформанс, назвал его «Минотавр». Это было очень утомительно и немного опасно: в костюме «Нептун 2.0» я сжигал из огнемета некоторые статуи, которые уже износились, Томилин напряженно снимал на свою старенькую камеру. Свет в залах Театра был ужасный, лампы тусклые, окна грязные, много дыма, смога. Томилин задыхался в респираторе, то и дело отходил подышать в окно, протирал глаза – он обливался слезами! – я такого раньше не видел. «Ничего, ничего, – говорил Томилин, – сейчас пройдет». Кустарь злился: «Давай, снимай, сейчас сгорит, нечего будет снимать!» Мы были сосредоточены. Каждый кадр на вес золота – ведь переснять не получится. Один раз огнемет ужасно сплюнул огнем в сторону и чуть не гульнул пламенем по камере и Василию, я испугался и работал вдвойне осторожно. На пламя и дым пришло много любопытных. Появилась совершенно бухая Хозяйка, прицепилась к Томилину. «Это кто такой? Ты кто такой, я спрашиваю?!» Он ответил ей резко. Она закатила глаза и завопила истошным голосом: «Шпалу сюда! Живо Шпалу ко мне! Я этого так не спущу!» Все загалдели. Я бросил огнемет, взял Томилина под руку и, как был, в защитном костюме, повел его на автобус, нам повезло – автобус ждал, я его посадил и отправил в город. Это был последний день съемок. «Надо ставить точку», – сказал я Василию драматично. «Да, ты абсолютно прав», – ответил он дрожащим от волнения голосом.

Ящик, кукла и карлик под кроватью

Наконец вернулся Эркки, похудевший и измученный. Он привез два больших ящика, набитые деревянными статуэтками, чашками, плошками, амулетами и всякой прочей всячиной.

– Один ящик оставим здесь, а другой отвезу Кустарю, – сказал он.

Ящик был очень тяжелым, я помогал его вытаскивать из машины и нести в клуб. Наверх мы его не втащили. Едва протиснувшись мимо консьержки, мы встали, тяжело дыша, посовещались и решили на второй этаж не тянуть, вместо этого мы вскрыли ящик и носили содержимое в пластиковых пакетах. Я ласково обертывал статуэтки в газеты, Надежда Сергеевна принимала активное участие, советом и одобрением, подала нам пакеты и принесла журналы.

– Э, да не возись ты с ними, – сказал Эркки, – что ты их заворачиваешь, как младенцев. Фигурки – пустяки, – сгреб три штуки и подарил консьержке, – берите, берите, этого добра не жалко, берите на удачу! – Секретарша взяла аж семь статуэток, потому что она жила на вилле у моря с большой шведской семьей, там много комнат, много людей, каждому по статуэтке, амулеты, обереги – всем! Но к коре, которой было полно в ящике, он просил быть внимательным. – Смотри, кору не просыпь! Кора – самое главное. – И подмигнул. Я его не понял. Кора, которая лежала между фигурками, чтобы они не побились, не поцарапались, – самое главное?

– Я думал, это опилки.

– Ну да, скажешь тоже! Вез бы я двадцать килограмм опилок! Ну ты даешь!