Тайна озера Золотого. Книга 2 - [20]

…Расстояние, разделявшее их, Фролка преодолел в мгновение. Черной молнией он метнулся к ненавистному противнику, который никак не ожидал такой прыти от калеки. Борис опомнился, когда Фролка, выставив перед собой страшные когти, оказался от него метрах в трех — распластавшись, он буквально летел на врага. Железные приспособления были широко раскрыты и походили на когти огромной фантастической птицы.

Борис не целился, он бы не успел даже поднять ружье. Многолетний опыт, хладнокровие и чутье охотника сделали свое.

Для Фролки выстрел прозвучал неожиданно. Он помнил, как пытался его застрелить Механик, пытался, но не получилось. Значит, думал Фролка, и у этого с таким же ружьем ничего не получится, не успеет. Но в этот раз получилось. Тяжелый свинцовый жакан, похожий на турбинку, не пролетев и двух метров, врезался в лобную кость Фролки и снес ему полголовы.

Человека Степка заметил тогда, когда родитель неожиданно замер, а потом стал медленно поворачиваться назад. Проследив за ним, Степка страшно удивился, увидев нежданного гостя на их пире, и с интересом стал его разглядывать. Он даже был рад столь неожиданной встрече. Хотел встать и подойти ближе к этому невысокому мужчине — несмотря на его хмурое лицо, Степке казалось, что от человека не исходит никакой опасности.

Наверное, юноша так бы и сделал: встал и подошел к человеку, назвал свое имя, спросил, как его зовут, но в следующий миг случилось непредвиденное — родитель сорвался с места и в несколько прыжков оказался рядом с человеком. Степка брезгливо поморщился, зная, что должно произойти с незнакомцем, однако вместо того прозвучал оглушительный грохот. От неожиданности юноша даже присел. Звук ошеломил и оглушил его, застрял в ушах тонким звоном.

Однако Степка успел заметить, как из тонкой черной палки, что держал в руках человек, вырвался сноп огня; как дернулась голова его родителя и разлетелась веером черных брызг; как он плашмя рухнул к ногам человека и больше не шевелился.

Сыновние чувства толкнули Степку к распластанному родителю. Не веря в случившееся, он нагнулся и потрогал то место, где вот только что была заросшая редкими волосами голова. Отдернув руку, он упал на колени и, задрав голову, издал звук, похожий на визг выдираемой из забора старой доски.

По спине Бориса пробежал холодок. Он только сейчас понял, кто этот парень в рваной и грязной одежонке, что так убивается по уже бывшему нечеловеку. Понял, несмотря на перепачканное лосиной кровью его лицо. Фролкины черты в нем легко узнавались. Тот же низкий лоб, спрятавшиеся под ним маленькие глаза, тяжелая челюсть, короткая шея: «Да, это его детеныш!.. Но как?! От кого?!»

Борису стало жаль паренька. Он шагнул к нему, хотел как-то успокоить, может, даже увести с собой, поговорить, рассказать. Но совершенно неожиданно крепкие руки парня схватили его, легко подняли вверх, крутанули и с маху швырнули на крепкую, как кость, сухару. Невыносимая боль вцепилась в Бориса смертельной хваткой. Он еще был в сознании и видел, как Фролкин детеныш с искаженным от злобы лицом вновь схватил его, крутанул и, как большую тряпку, еще раз хлестанул о сухару. И еще раз, и еще… Борис давно был мертв, а его тело продолжало биться о почти каменную твердыню высохшего дерева, превращаясь в бесформенную кровавую массу.

«Так вот чем опасны люди!..» — впилась в мозг, сердце, тело Степки страшная догадка, когда он потрогал то место, где была голова родителя. Обжигающей упругой волной ударила в виски ненависть к людям, избыток которой вылился в вопль, после чего Степка перестал себя контролировать….

Когда злоба немного улеглась, он отшвырнул от себя окровавленную «тряпицу» и, охваченный новым, стремительно растущим внутри чувством тоски и отчаяния, вновь завыл. Он выл тонко, по-мальчишечьи, грозя небу огромными кулаками. Выл с заметным треском в голосе, который вдруг лопнул, раскололся и, окончательно сбросив с себя сдерживающие возрастные препоны, вырвался наконец на волю грубым и страшным воплем.

Этот вопль заставил замереть далекую куницу, собиравшуюся юркнуть в дупло, пригнул соболька, поднял голову одинокому волку, сбил дыхание засыпавшему медведю, заставил вздрогнуть женщину из ближайшей деревни и выпустить из рук ведро, разбудил ребенка в зыбке, и он тут же зашелся в плаче…

От вопля тайга затихла, а небо нахмурилось…

Так лес и все в нем живое встретили начало зрелости своего нового хозяина — сильного, дерзкого, бесстрашного.

Часть II

1

— Дед, ну пошли! Ты же обещал!

— Щас, Егорка, щас. Лучше посмотри, где там бабка, а то если застукает, тогда каюк. — Яков Лазаревич дотянулся наконец до маленького бочонка, стоящего на самом верху печи, и, громко кряхтя, вытащил из него пробку-баклашку. — Вот холера, с какой дырой бочонок-то выбрала. Главное, ее рука пролезат, а моя ни в каку. — Он размотал резиновую трубку толщиной в палец, один конец сунул в отверстие бочонка, а второй торопливо взял в рот и сразу начал сосать, громко причмокивая, втягивая дряблые, щетинистые щеки после каждого глотка. По кухне пополз ядреный, колючий запах молодой браги.

— Дед, ну пошли, — продолжал канючить семилетний Егорка, ковыряя пальцем трещину между кирпичей.