1
Если перевалить через Поясовый Камень, или Главный Уральский хребет, на закатную сторону в районе речек Лозьвы на востоке и Уньи на западе, то километров через семьдесят—восемьдесят начнутся выруба, по которым изрядно заросшие, но все же заметные трелевочные дороги обязательно приведут в маленькую, домов в двадцать пять, заброшенную деревеньку Федулово.
Когда-то, еще до прихода леспромхоза, это была веселая и дружная деревня, в которой мужики пасли скот, сенокосили, в лесу промышляли зверя и птицу, рыбачили. На женщинах были домашнее хозяйство и дети. Весной по большой воде в деревеньку завозили муку, соль, мануфактуру. Жили небогато, но в достатке. С приходом лесозаготовителей спокойная жизнь рухнула в одночасье. Пошли гулянки, пьянки, драки, озорство и воровство…
Когда в округе вместо леса остались одни пни да кустарник, людей словно ветром сдуло. Вместе с вербованными за лучшей долей сорвалась со своих мест и деревенская молодежь. Побросали все: одни — сломанную технику, пустые бочки из-под солярки, балки на железных полозьях, кровати, рваную спецовку; другие заколачивали двери, окна своих домов, отвязывали собак, брали только необходимое. Деревня на глазах опустела.
Скрытно наблюдала из-за кривой изгороди, как весело и легко покидают свои дома недавние соседи, Тонька Елкина, единственная дочь Федора Степановича Елкина, и у нее текли слезы. Глядя на скорый побег односельчан, она ревела, тихо поскуливая, точно и ее бросали, как бросают ненужное, надоевшее.
А какие появились у нее надежды с приходом лесозаготовителей! Ну, первое время думала Тонька, глядя на приезжих мужиков, вот теперь, когда их столько понаехало, и ей отломится бабское счастье. Она даже пыталась выбирать из них кого попригожее, покрупнее да постатнее. Хотела, чтоб был такой, как у Томки Зыряновой, — Михаил, первый на деревне умелец, всегда в добрых сапогах и пиджаке, как у самого Анатолия Петровича Филиппова, секретаря сельсовета.
Каждый вечер Тонька надевала на себя лучшие свои наряды и усаживалась на лавку возле избы. Однако время шло, а никто из приезжих мужиков не обращал на нее внимания. Как-то, еще в самые первые дни, к ней пристали двое вербованных. Пьяные, наглые, они почему-то сразу стали хватать Тоньку за все ее выпуклости и мягкости, которых у девушки было в большом достатке. Ей это не понравилось, и, взяв каждого за волосы, она ударила мужиков друг об дружку. После этого на нее даже смотреть перестали.
Тонька не считала себя ни красавицей, ни уродиной. Она особенно и не сетовала на свой большой рост и крупное тело, на силу свою безмерную. «Раз такая уродилась, — спокойно думала она, глядя в бочку с водой, — кого винить?!» Федор Степанович, ее родитель, тихий и кроткий мужик, комара не обидит, а ростом — не каждый рукой до его головы дотянется. И мамка далеко не из маленьких. Че ж и ей-то не быть такой, как родители, чуть не вслух рассуждала сама с собой Тонька, продолжая терпеливо ждать своего единственного, того, кто все же подойдет и заглянет в ее глаза, сердце. «Вот как заглянет, так и полюбит», — не без гордости мечтала Тонька. Потому, что в ее глазах было столько доброты и преданности, столько нежности да ласки, сколько и у пятерых баб не сыщется, не наберется.
Пусть, думала позднее Тонька, пусть хоть какой-нибудь, пусть любой, даже самый невзрачненький, предложил бы ей выйти за него. Да она такое бы для него сделала! Она бы так его заласкала, так выхолила, так выгладила, усладила, что все бы мужики ему завидовать стали. Смотрели бы на их любовь и локти кусали, что не они оказались у нее первыми. А уж каких она ребятишек нарожала бы ему, баских да кругленьких, вылизывала бы их, как телка Марта своих телят, да выкармливала!
В такие моменты Тонька особенно остро ощущала тяжесть своих налитых грудей, и ее тотчас бросало в жар. Часто до самого утра она крутилась в своей влажной постели, то мечтая, то горько плача.
А время шло и шло, проклятое. На Тоньку Елкину так никто и не посмотрел. Вот и осталась она из молодых одна с добрым десятком стариков да старух. А кто ее позвал в даль волшебную, кому она нужна там, куда все укатили, и на кого родителей немощных оставить?!
Первые года два кое-кто из деревенских приезжал стариков попроведать. Но потом как-то враз перестали.
Прошло еще время. Тонька раздалась вширь, потяжелела, заматерела. Дородная, с бугристым мужским лицом, изъеденным оспинами, она ежедневно обходила избы, где еще теплилась стариковская жизнь, помогала, чем могла. Огороды вскапывала, картошку садила, за скотом, у кого оставался, смотрела. А где жизнь заканчивалась, терпеливо копала неглубокие могилки и хоронила прямо во дворах.
«Похороню последнего и на себя руки наложу», — отрешенно, копая яму для очередного покойника, думала Тонька. Так, пожалуй, она и поступила бы, оставшись одна-одинешенька в забытой всеми деревеньке, как вдруг, откуда ни возьмись, страшная напасть нагрянула — волки. Надо было хозяйство спасать — двух коз да десяток курей с петухом.
Поняв, что людей в деревне почти нет, звери обнаглели, они разгуливали от дома к дому даже днем, как хозяева. В первую же ночь двери Тонькиной конюшни были исцарапаны волчьими когтями, а вокруг стен появились огромные ямы. Пришлось и скотину, и кур взять в избу. Стало страшно выходить на улицу даже по нужде. Поэтому, прежде чем выйти, Тонька каждый раз долго прислушивалась, стоя у дверей, потом осторожно их открывала, выставив перед собой вилы, обходила весь двор в полной готовности к поединку с серыми разбойниками и только тогда делала свои дела. Однажды эта осторожность ее и спасла.
