Тайна озера Золотого. Книга 2 - [3]

Только к вечеру ей удалось промыть настоями и перевязать многочисленные раны незнакомца. Разглядывая его, Тонька не переставала удивляться. И было отчего. Почему этот странный, предельно исхудавший человек, так чудовищно израненный, еще жив?! Даже собака давно издохла бы от таких ран, а тут человек! Как он жил да еще дрался с волками на одной ноге?.. Почему у него раздвоенный лоб?.. Почему так заросло его тело?.. Почему такие длинные руки?.. Почему костяшки пальцев в толстенных мозолях, в трещинах и такие грязные?..

Ни на один вопрос она не находила ответа. Смирившись, Тонька принялась за вшей. Смочив руки до локтей керосином, она взяла большие ножницы для стрижки овец и отцовскую бритву. Клочья волос Тонька сразу бросала в печь, каждый раз морщась и поеживаясь от их громкого треска и отвратительного запаха. Она стригла все, что ей казалось лишним.

Когда дошла до мужского причинного места, у нее, несмотря на брезгливость к вшам и грязи, гулко забилось сердце. Затаив дыхание, она пристально разглядывала внушительные мужские признаки, чувствуя, как по всему телу расползается огонь, как томно и сладко становится внутри, а под животом зажгло и стало сыро. Руки сами тянулись, жаждали прикоснуться к этой мужской тайне. Безумно хотелось потрогать, почувствовать его на ощупь, разобраться, понять, что же это такое, с чьей помощью появляются на свет дети. Не выдержав, Тонька рукой привычно полезла под подол и, не отрывая шальных глаз от мужского начала, бесстыже погрузила пальцы в свою горячую мокроту…

Утром, тихо постанывая, больной метался в горячке. Унимая жар, Тонька то и дело сменяла мокрые тряпицы, которые накладывала ему на раздвоенный лоб, и чуть ли не насильно поила клюквенным морсом. Как ни странно, но она чувствовала себя счастливой. Еще бы, за все время ее одиночества появился человек. И не важно какой, важно, что он появился и нуждался в ее помощи. Она непременно поднимет его на ноги, чего бы ей это ни стоило, тем более что он мужчина. И тайные, сумасшедшие, волшебные мысли, от которых кругом шла голова, уже не покидали Тоньку. Да она всю себя отдаст, чтобы он поднялся, выздоровел. А там видно будет.

Лишь на третье утро наступил перелом в болезни незнакомца. Тонька очнулась от давящего взгляда. Желтоватые, глубоко ввалившиеся глаза нежданного гостя смотрели со страхом и недоверием. Тонька улыбнулась во все лицо и склонилась над больным. Тот съежился, вжался в постель, насколько позволяло его состояние, сморщился то ли от страха, то ли от боли, завращал глазками и неожиданно выдал: «М-м-мы-ы!».

— Че-е? — не поняла Тонька. Она была безумно рада, что больному лучше и что скоро они начнут общаться.

— М-м-ы! — опять промычал больной и, обессилев от напряжения, закрыл глаза.

«Что же он хотел сказать? — думала Тонька. — А вдруг он еще и немой?! — неожиданно пришло ей в голову. — Вот здорово, с одной ногой да еще немой, ну и мужик достался», — отчего-то все же радостно подумалось ей.

Заколов одну из кур, Тонька сварила бульон. Не обращая внимания на боязливую напряженность больного, она подсаживалась к нему и чуть ли не насильно кормила. Сначала понемногу и осторожно, потом больше и чаще. Тоньку необычайно удивило, что больной, когда стал есть самостоятельно, напрочь пренебрег и ложкой, и вилкой. Ел жадно, торопливо, часто мыча или урча, словно боялся, что кто-то отнимет у него еду. Супы пил через край, а картошку с капустой отлавливал руками и быстро совал себе в рот.

Сначала Тонька расстроилась, когда поняла, что гость действительно немой, но потом смирилась. Мало того, ей стало даже забавно все время говорить или ворчать одной, не встречая возражений и не выслушивая другого мнения.

Между тем раны на госте заживали с удивительной быстротой. «Миня» — так назвала его Тонька, поскольку, во-первых, как-то надо было его называть, а во-вторых, единственный звук «м-мы», который он извлекал из себя, и подсказал, как его называть.

На шестой день Миня встал с постели. Когда Тонька увидела, как ее совершенно голый, кое-как бритый больной сползает с высокой родительской кровати, а потом начинает прыгать по избе на одной ноге, опираясь длинными руками об пол, у нее сам по себе открылся рот и полезли на лоб брови. Она неуклюже опустилась на лавку, размашисто крестясь и шепча долгую молитву. Картина была и горестная, и жалкая, и смешная. Лысый, голый, с длинной культей вместо ноги, Миня, казалось, и не замечал ее, прыгая из одного угла избы в другой и обратно.

И к этому Тонька быстро привыкла. Она встала и, поймав его в свои крепкие объятия, насильно уложила в кровать.

Немного погодя, когда Тонька топила полусгнившую баньку, она то прыскала от набегающего смеха, то громко похохатывала, вспоминая, как скакал по избе голый мужик с его нелепо болтающимся «добром».

Позже, в хорошо протопленной баньке, почти в полной темноте она мыла своего Миню. Точно большого ребенка, Тонька осторожно мылила гостя чудом сохранившимся, совсем крохотным кусочком мыла, поворачивая его то в одну, то в другую сторону. Вымыв и усадив Миню на скамейку у дверей, она разделась и принялась мыться сама.