Тайна озера Золотого. Книга 2 - [22]

Раньше, до Октябрьской революции, она называлась Церковной, поскольку на ней стоял храм Петра и Павла, удивительный по своей красоте и неповторимости, в стиле так называемого «уральского барокко». Точнее, улица огибала храм и была ориентирована строго с запада на восток. Если в плане она была прямой и ровной, за исключением плавного зигзага вокруг церкви, то со стороны покосов, которые вольготно раскинулись в междуречье, выглядела довольно горбатой. Две мощные скалы вздыбили ее, приподняли, поделив на три неравные части. На более высоком скальном массиве взметнулся храм. А домов через двадцать на восходную сторону улица взбегала на открытую выпуклую скалу, которая одной стороной отвесно уходила в реку, а другой широко раскидывалась, плавно переходя в огороды и улицы. Перед самым обрывом на взгорке стояла часовенка в том же барочном стиле, что и храм.

Невысокое стройное сооружение было необыкновенно красивым. Если бы не церковные атрибуты — крест, иконки, в каком-то своем порядке разложенные вокруг могильные плиты, вырубленные из камня или отлитые из чугуна, — часовенка казалась пришедшей из сказки. Иные, уменьшенные, пропорции, тесаный камень, фигурный кирпич, кованые решетки на окнах, массивные дверные навесы и многое другое — все говорило о сказочном времени. Сказочным было и то, что стояла она на краю совершенно отвесного скального обрыва, под которым изумрудно мерцал омут. А самое главное, с часовенки открывался такой вид во все стороны, что захватывало дух.

Вот сюда-то и «летели» дед с внуком — Яков Лазаревич и Егорка Богутские. Утро было ранним, но коров уже прогнали, о чем свидетельствовали свежие «шаньги», в беспорядке разбросанные по дороге. Однако их привычный запашок тонул в густом аромате цветущей черемухи. Она была повсюду — в огородах и палисадниках каждого дома, в проулках, на пустырях, на крутых береговых склонах, везде. Улица кипела черемухой. Это было ее царство.

— Ишь как взялась, холера! — дед сощурился от яркого света и надвинул на глаза козырек фуражки.

В утренние часы, когда солнце едва вываливалось из-за горы Теплой и быстро набирало силу, невозможно было смотреть вдоль улицы. От молодого солнца, аромата и свечения распустившейся черемухи возникало ощущение неземного, заоблачного, райского… Мало кто решался поднять глаза и на сияющий белизной храм. Раньше, когда на шпиле и маковках сверкала позолота, а стены постоянно белились, глядя на него, можно было вообще ослепнуть.

— Это, Егорка, к холоду, — добавил дед, шаркая своими калошами и сдержанно радуясь началу дня.

— К какому холоду?! — возражал внук. — Скоро купаться будем, а ты — «к холоду».

— К холоду, к холоду, — снова повторял дед, — гляди, шаньги-то коровьи свежие, а мух нет. Это к холоду, Егорка, к холоду.

— Ну и пусть. Зато сейчас тепло. У меня даже стишок придумался про нашу улицу.

— Ну да?!

— Вот слушай, — Егорка крепче взял деда за руку и начал в такт шагам читать свой стишок:

Выйдем рано за ворота,

Глаза сами жмурятся,

Вся в черемуховом свете

Наша с тобой улица.

— Точно! Ну, брат, ты даешь!

— Понравилось?!

— Еще бы! Ты обязательно бабушке расскажи, — Яков Лазаревич был в восторге от внука.

— Конечно, расскажу.

Егорка был долгожданным и пока единственным внуком. У Николая, старшего сына, одни девки, целых три. И у Павла сначала первой тоже девка родилась, а уж потом, вторым, наконец-то парень.

С самого рождения Егорки дед взял над ним присмотр. Он обязательно присутствовал, когда мальчика кормили, мыли, укладывали спать. Когда тот подрос, дед стал брать его с собой в баню. Якову Лазаревичу никто не мог перечить. Его слушались беспрекословно. Он даже не давал Егорку стричь. Крупные кудри свисали у мальчика до плеч и, покачиваясь огненно-рыжими пружинами, безумно радовали деда. Кто впервые видел Егорку, не задумываясь, называл его девочкой, отчего дед злился и больше этого человека в дом не пускал.

Яков Лазаревич торопился рассказать и показать внуку то, что он считал важным знать наследнику рода Богутских, а это тянуло не на один год плотного общения. Но Егорка был еще мал, и дед боялся, что тот не все поймет. А время уходило. Яков Лазаревич уже начинал чувствовать «худую с косой», как он в шутку называл смерть.

Первое, с чего хотел начать Яков Лазаревич, — это правильно, как он считал, показать землю, место, где родились многие поколения Богутских, в том числе и сам Егорка. И познакомить хотелось через то, что было на самом деле, что слегка додумывалось из-за забывчивости, да и что тут греха таить — через сказки, что достались ему от его деда. Вот и вел он внука на то место, с которого их земля должна ожить в воображении внука.

Люди, что шли навстречу или обгоняли странную парочку, охотно здоровались. С охотой здоровался и дед. Он то прикасался к козырьку фуражки, то приподнимал ее, а перед «девушками-старушками» и вовсе снимал. Часто его веселые приветствия были шутливыми и озорными. В ответ бабушки смешно кокетничали, называя Якова Лазаревича крепким, молодым и красивым, желали долгих лет жизни. Короче говоря, дорога до часовенки была хоть и долгой, но не скучной.