Тайна озера Золотого. Книга 1 - [43]

Павел с отцом замерли. Чувствовалось, что главное, ради чего Аристарх исповедуется – впереди.

Корявые, желтые от курева пальцы старика, чуть подрагивая, делали свое привычное дело. Павел положил перед ним коробок спичек, поскольку печь окончательно погасла. Раскурив цигарку, Аристарх опять зашелся в кашле. Отец с сыном терпеливо ждали.

Между тем стемнело. Павел потянулся к выключателю, однако старик, продолжая кашлять, закрутил головой и замахал руками.

– Лампу.., лампу запали, – продолжая сотрясаться от кашля, выдавил он, наконец, из себя. – Не люблю я вашего электричества.

Павел взглянул на отца. Тот кивнул. Только тогда сходил в чулан за керосинкой и привычно разжег. Окошко сразу стало черным, а призрачно голубевшая печь зазолотилась. По углам разбежались и затаились потемки. На стенах задвигались причудливые тени.

– Че лишнее светить!? Если за столом, то и свет должен быть на столе. А если надо много света, дождись утра! – старик говорил раздраженно, готовился сказать важное.

Едва он настроился говорить, как залаяли собаки, стукнула щеколда, заскрипели большие ворота, дробно ударили копыта о мерзлый деревянный накат.

– Тпр-р-у-у, лешак, стоять… твою мать!.. – донеслось с улицы.

– Мишка вернулся, – проговорил Павел и повернулся к отцу.

– Поди, скажи ему пусть к… – отец сделал паузу, – пусть к Харитоновым на Подсочку сгоняет и заберет у них наш потник…, и ворота на палку запри.

– Ну вот, – продолжил старик, когда во дворе стихло, – я, когда решил уходить из Березовки-то, тогда и увидел ту баньку.

Он склонился к столу и стал в задумчивости катать хлебную крошку своим корявым пальцем. Затем, тяжело вздохнув, заговорил дальше:

– Словно кто толкнул меня к ней. Я и пошел. Баньку сильно занесло снегом, но где дверь, всего по колено. Снял ржавый крюк, вошел сначала в предбанник, а потом и в саму баню…

Аристарх замолчал. Он смотрел своими старческими, слезящимися глазами прямо в огонек керосинки, не щурился и не моргал.

Павел все больше проникался уважением к этому странному одинокому старику. Он смотрел в его немигающие глаза и догадывался, что они смотрят в то время, которому почти полвека.

– Я сначала не понял. Окошко-то завалило снегом. Да с яркого света… как в погребе… Сперва подумал, что это дровами вся банька набита… Удивился. А когда распахнул настежь обе двери-то, да присмотрелся, волосы дыбом встали – кости!.Прости Господи! – Аристарх скрипуче встал, повернулся к иконкам и три раза аккуратно перекрестился с глубокими поклонами. – Прости и помилуй меня грешного… – добавил почти шепотом.

Отец резко встал. Зачем-то заглянул в печь, звякнув чугунной дверкой, подошел к черному окну и что-то долго в нем высматривал.

– У самой двери на кадушке стоял берестяной туесок литра на два-три, – продолжил Аристарх, когда отец снова сел. – В нем – целая пачка клочков бумаги с ладонь. На каждом фамилии и имена. Писали разные люди, и разобрать было трудно.

Тяжело задышав, отец вновь порывисто встал и ушел в большую комнату. Наступила тишина. Только ходики из темноты бойко и неустанно отсчитывали… годы.

– Мои там были!? – словно металл об металл прозвучал из темноты голос отца.

– Шестеро ваших Богутских-то было… и все одной рукой писано, – едва слышно ответил старик, не отрывая глаз от огня.

Отец вернулся на кухню, приведя за собой огромную, уродливую тень. Стоя, допил стакан.

Павел еще не видел отца в таком состоянии. Его сильное, суровое лицо стало беспомощным. Он обмяк и постарел. Павлу захотелось обнять его и пожалеть.

– Немного осталось, потерпи! – старик виновато завозился на табурете. – На дне туеска пальца на два опять же песок золотой, стало быть, для тех, кто хоронить станет. Я и его взял. Как шел, я уже сказывал. А вот пришел, точнее будет, ноги сами принесли сюда, к Лазарю-покойному. Он мне стакан водочки налил. Велел все как было рассказать. Я даже и про мысли свои шальные поведал, все как есть. А он на золото даже не взглянул. Велел котомочку снести в церковь и чтоб при свидетелях.., попы они ить тоже люди… Это первое. Второе, что он велел – летом, после покоса с дьячком съездить в Березовку и по православному обряду всех отпеть и похоронить. И третье – запретил тебе говорить, Яков. Берег видно тебя или боялся, что не так поймешь. Любил тебя, а доверял мне.

Мы когда пришли, как щас помню, с батюшкой Филаретом, был такой махонький попик у нас, а баньки то и нет. Ишь как быват! Весной вода большая была, берег-то вместе с банькой подмыла и уташыла с собой. Никаких следов не оставила.

Старик завозился, заохал и стал подниматься. Павел помог одеться гостью.

– Ну, будь здоров, Яков, я волю Лазаря Тимофеевича исполнил, теперь знать-то все, боле не увидимся, – и, повернувшись к Павлу, добавил: – Айда парень, проводи меня.

Отец никак не прореагировал на прощальные слова гостя, продолжал сидеть за столом, ничего не видя и не слыша.

Со двора было видно, что он так и сидит, не меняя позы.

– Я ведь парень не все сказал, – выйдя на темную улицу, произнес старик. – Нет, отцу-то твоему все, а вот для тебя есть еще, что сказать.

– Я слушаю, дедушка, – Павел от неожиданности приостановился.