Тайна озера Золотого. Книга 1 - [18]

Она продолжала играть, пока, наконец, не поняла, что случилось. Страшнее этих слов она не слышала. Этих слов боялись и взрослые, и дети. Едва они доносились с улицы, как все замирало. Подгорала еда на плите или в печи. А если сидели за столом, то откладывались ложки, все переставали жевать, смотреть друг на друга, даже капризные дети странно, но вмиг унимались и взрослели.

Это означало, что из своей маленькой кривой избушки, что стояла в самом углу конного двора, вышла Анна-Унна – сумасшедшая старуха.

Это было высокое, седое и предельно худое существо, похожее на человека. Она выходила очень редко. Появлялась на улице в одном и том же – длинной, сшитой из мешковины рубахе с широкими рукавами, остриженная наголо и босиком. Босой она была всегда, и в зимние морозы, и в грязь, и в слякоть. Она шла медленно, закинув худые как палки руки за голову, выставив вперед острые локти, и дико, широко улыбаясь беззубой черной дырой вместо рта. Шла в полнейшей тишине. Все, кто не успевал спрятаться, в испуге шарахались в сторону и торопливо убегали, повизгивая от страха.

Полинка видела, как в такие моменты мать бухалась перед иконками на колени и неистово молилась. Молилась Боженьке, чтоб беда прошла мимо…

Вся деревня, затаив дыхание, наблюдала за блаженной старухой, все ждали, куда она направится на сей раз. И буквально при первых ее шагах где-то до звона нарастало напряжение, а в другой, противоположной стороне села слышался вздох облегчения.

И все равно вся деревня продолжала наблюдать куда, к какому дому она направится на этот раз, куда начнет стучаться своими сухонькими, костлявыми кулачками и громко, с надрывом кричать: «Унна! Унна! Унна!» Тотчас ответом из той избы вырывался женский вой и плачь детей. Так приходило горе.

И самое удивительное – она никогда не ошибалась. Она точно знала, кто обречен, и ничего нельзя было с этим поделать. Бывало, что «обреченные» откладывали запланированные рыбалку или охоту, но смерть приходила в постель, погреб, баню, а то и прямо за стол – где угодно в течение семи дней после посещения Анны-Унны.

Ее боялись. Носили ей милостыни, одежду и обувь, но она опять появлялась в своем обычном и загоняла людей в страх.

Маленькая Полинка вздрогнула, когда испуганное «Анна-Унна идет!» выстрелом пронеслось совсем рядом. Она приложилась щекой к щели и посмотрела вдоль улицы. «Точно, сюда идет эта старуха! – определила она, и тут же маленькое сердечко упало, провалилось и покатилось горошиной куда-то вниз… – Папка! Неужели она за папкой идет!?»

В доме на высокой кровати за печкой, за выцветшей занавеской, лежал ее папка. Он хворал.

Прокопий лежал с середины зимы. Его поломал медведь. Это был его тридцать девятый по счету «хозяин». Долго Прокопий не решался поднимать «Его», то ли чувствовал в себе слабость, то ли надо было уж дождаться сыновей – Пашку с Аркадием, но судьба распорядилась по-своему. Спасибо Люське с Веткой, не растерялись собачки, а то бы его сразу еще тогда на «Пихтовом» не стало.

Раза три проверял он свою «тулку» надежную, не раз его спасавшую. Патроны держал в тепле, в нагрудном кармане. А вот, поди ж ты – первый выстрел и осечка. А «Он» как глыба, сорвавшаяся с кручи, покатился, навалился и затрещал Прошка, вдавливаясь в глубокий снег, перекручиваясь в когтистых лапах. Медведь искал лицо, ему надо было лицо человека, чтобы сорвать его вместе с глазами и гладкой кожей…

Ветка с Люськой, как две неутомимые пчелки ловко крутились на рыхлом снегу, и все «жалили», и «жалили» медведя за бока, кусали за зад, везде, где тот не ожидал, вовремя отскакивая от его смертельных лап. Он злился, огрызался на укусы, отвлекался. Вот тогда-то Прокопий уже почти не осмысливая своих действий, сумел каким-то чудом еще раз надавить на курок. Надавить, не зная, куда угодит пуля, да и вообще выстрелит ли, не получится ли опять осечка… Но выстрел получился. И самое удивительное – попал зверю снизу в грудь… Медведь вздрогнул всем телом, резко осел и больше не шевелился. Осел-то как раз на охотника, еще глубже вдавил того в снег, отчего у Прокопия снова затрещало внутри, что-то тихо лопнуло, и он провалился в пустоту.

Уже потом ему расскажут, как прибежала одна из собак к Дарье. Как мужики не могли сразу найти Прокопия, пока опять же собаки не подсказали, что он под убитой тушей. Как дважды Дарья привозила фельдшера к Прокопию, а тот все щупал и щупал черную грудь больного, щупал и морщился как от клюквы, крутил головой, жал плечами да разводил в сторону руки… Дарья поливала ему из ковша и молчала, а что тут спрашивать, если самой все ясно: не жилец больше ее Прошка.

Казалось, что кроме маленькой Полинки никто больше не сомневался, что Прокопий медленно и тихо умирает.

Старшие сыновья присматривали доски в сарае, думали, кого попросить с могилкой помочь. Дарья сквозь слезы прикидывала, в чем положить Прокопия. А Полинка почти не отходила от отца, играла, рассказывала ему сказочку за сказочкой или пела. Когда он спал, она поправляла одеяло и сидела подле него молча и печально. Она все ждала, когда же ее папка встанет, наконец, и опять уйдет в лес на охоту или на озеро, а они с мамой будут его ждать.