Тайна озера Золотого. Книга 1 - [17]

– Мам, как я соскучилась! – кинулась к матери Полинка, едва сняв с плеч легкую пайвочку и повесив под крышей сарая лыжи.

Дарья торопливо шагнула навстречу дочери и обняла ее, обдавая знакомыми домашними запахами.

– Есть хочу-у.., от сухарей язык, как еловая шишка боли-ит, – причитала дочь, уткнувшись в мягкое плечо матери, – и в баню… Ты подтопила? – вынырнув из материнского тепла, встрепенулась Полинка. – Я такая грязная…

– Вот, тетерка, – подражая старшим братьям, важно докладывал Бориска, – три рябка, заяц, а под самое утро лисица в капкан угодила. – Он раскладывал на крыльце трофеи и даже не смотрел на мать. – Ветка совсем нюх теряет. Всего четыре белки облаяла.

Полинка, оторвавшись от матери, метнулась в дом, а Дарья, выпустив дочь, попыталась обнять сына, но тот ловко увернулся и прошел привязывать собаку.

– Вот идол… – любуясь своим младшим, тихо проговорила Дарья и громче добавила: – Будешь так добывать-то, отец осенью с собой заберет.

От таких слов у Бориски вспыхнули щеки, и он почувствовал, что стал чуточку выше ростом. Вот если бы и вправду его взял с собой папка!

Когда Полинка почти разделась, в избу вошла мать. Она подошла к дочери и, глядя на нее виновато и растерянно, тихо проговорила:

– Полюшка, горе-то какое… Анна-Унна померла! Царствие ей Небесное! – И она привычно перекрестилась, повернувшись к мутным иконкам в углу.

– Как померла!? – Полинка так и застыла в какой-то нелепой позе, – что значит померла!?

– Вот…, нынче ночью-то и померла… Отмаялась бедная…

Полинка медленно перестраивалась. Сначала слово «померла» тяжело осело в груди, защемило, в ушах появился противный, монотонный звук февральской пурги. И только после этого в висках застучало, как капли из рукомойника в пустой таз: «Анна-Унна, Анна-Унна, Анна-Унна…»

Так и не раздевшись до конца, она опять начала лихорадочно облачаться в одежду.

– Сходи, сходи, милая, – засуетилась возле нее Дарья. Она говорила дочери, кто могилку взялся выкопать, кто гроб сколотить, кто ходил мыть покойницу, кто на кладбище свезет…

– Сходи, милая, сходи…, – волнуясь и кивая понурой головой, повторяла Дарья, пока дочь не выскочила в двери.

Выйдя во двор, Полинка вдруг остановилась. Постояв какое-то время в раздумье, она вдруг пошла не к воротам, а повернула к сараю, вернее, в проход между сараем и забором. Это было давнее место ее постоянных детских игр. Здесь все еще хранились ее игрушки – стол из низенького чурбака, кровать для куклы, печь из двух сколотых кирпичей и плиты-дощечки, где она «варила» вкусные обеды своим «детям». Братья сделали навес, забили сквозной проход, и получился маленький «Полинкин дом», где она проводила все свое время, делила детские радости и печали. Ей хорошо была видна вся улица. Кто прошел, проехал, она видела всех, сама же оставалась незамеченной.

Полинка прошла в свой «дом», села на трухлявую колодину, приваленную к стене сарая и… опять стала маленькой. Она сидела, сжавшись в комочек, как тогда, когда она впервые увидела Анну-Унну.

Глядя через щели между досками шириной в ладонь, Полинка отчужденно смотрела на укатанную, в конских катышах и раструшенном сене дорогу, которая тяжело поднималась слева и, поравнявшись с ее домом, делала плавный поворот направо. Она рассеянно и равнодушно смотрела на соседские дома под толстенными снежными крышами, заборы, близкие и далекие деревья. Сидела и смотрела, пока ей вдруг снова не стало казаться, что она как тогда слышит голоса испуганные, всполошные, в основном женские и детские. Они неслись отовсюду: из заснеженных поленниц и от темных покосившихся изб, из-за заборов и даже из ближайшего леска, откуда только возможно. Голоса становились все громче, испуганнее, страшнее…

Полинка зажмурилась, закрыла уши ладонями и еще больше съежилась. Но голоса настойчиво бились и бились в стену ее маленького дома: «Анна-Унна идет! Анна-Унна идет! Анна-Унна идет!..»

Сердечко сорвалось и заколотило. Она открыла глаза и качнулась к забору. Прильнув к нему щекой и скосив глаза влево, попыталась высмотреть медленно бредущую по дороге Анну-Унну. Но улица была пустынна, а из звуков – лишь ленивое полаивание собак где-то на другом конце деревни, вжиканья пилы да стука топора и ни одного человеческого голоса.

Она опять села на колодину. «Надо идти», – говорила она себе, продолжая сидеть. Где-то в глубине себя понимая, что этот последний визит, как и остальные предыдущие, будет для нее важным, может самым важным. Так она чувствовала.

Полинка никак не могла поверить и смириться с тем, что Анна-Унна мертва. Точно так же еще совсем маленькой она не совсем верила, что Анна-Унна живая или вообще существует.

И чем дольше она сидела, тем навязчивее становились детские воспоминания той первой их встречи…

Была весна. Снег почти весь стаял, и маленькая Полинка играла в своем «домике» за сараем. В тот раз она так увлеклась, что не сразу поняла, что за шорох пронесся по деревне.

Прежде чем услышать странные слова «Анна-Унна идет!», которые испуганно заметались от забора к забору, от дома к дому Полинка услышала, как закрываются на запоры ворота в соседских избах. Как выскочила из дома мать и тоже торопливо закрыла ворота на палку. Где-то тонко пискнул, затем захныкал, но тотчас затих ребенок. Как вдруг перестали лаять собаки. Стало тихо, тихо. «Даже тише, чем ночью…» – отметила про себя Полинка.