Тайна исповеди - [31]

— Да ну тебя нах! Игрок, тоже мне, нашелся!

Я прошелся еще раз по этажу, надеясь найти совестливую девушку, которая утешит защитника родины, — но всё было тщетно. Вернувшись в комнату, я обнаружил спящего поперек кровати Димона — и его однополчанина, рыдающего на полу от неутоленной страсти к этому делу.

Утром я проводил их на Киевский вокзал, пытаясь издалека обнаружить патрульных и предупредить об опасности похмельных, в тяжелом состоянии, дезертиров. Всё обошлось. И вот через год Димон приехал в ту же общагу уже не как жалкий раб, но как свободный римский гражданин, ого!

И после того как мы по дороге в аэропорт распили ту последнюю бутылку — это был в те годы очень важный ритуал, алкоголь играл роль деликатеса, щастья, это была такая жидкая свобода, — Димон сказал:

— Я вот что решил: ты тоже летишь!

— Смелая идея! Роскошная! Шутка удалась.

— Да почему ж тебе не полететь?

— Денег нет. И одет я кое-как… Ботинки на босу ногу… Свитер на голое тело…

Это была такая алкоголическая униформа. «Полуголый торс». Хорошо еще не пиджак поверх человеческой кожи!

— К тому же я даже и паспорт с собой не захватил…

— Так студенческий же при тебе. Щас кассиршу уболтаем. Денег точно нету — но это у тебя, а у меня-то они есть, Боливар вынесет двоих.

Мы легко купили второй билет — и сквозь метель побежали по взлетному полю к далекому самолету. Время поджимало. Нормальные пассажиры уже давно доехали до своего борта на аэропортовском автобусе и дышали пластмассовым воздухом из самолетного кондея. Мы таки догнали самолет! Заскочили в него через овальную дверь, сидим в креслах рядом, смотрим друг на друга весело — афера удалась! В молодости победы, даже маленькие и бессмысленные, так кружат голову!

В Риге мы ночевали в общаге же, только не студенческой, а рабочей, там жила какая-то дальняя родня Димона, русские пролетарии-лимитчики в той бедной Европе. Хозяева наши ранним утром убежали на свой завод, а мы, иначе ж никак, пошли посмотреть на Домский собор. Рядом с ним стояло кафе «12 — или 13? — стульев». Как только мы его увидели, то, разумеется, сразу же захотели выпить хваленого их рижского бальзама, зашли — и немедленно сделали заказ. Это был такой как бы кальвадос Ремарка — для бедных. Модный, дорогой, дефицитный, но всё ж хоть как-то доступный напиток — в отличие от волшебного кальвадоса, которого мы не надеялись отхлебнуть.

— Два по 150 ludzu!

— Пардон, это невозможно.

— Как? Нету? Но должен же быть! — я к тому времени прочел израильское контрабандное, на тончайшей бумаге, издание шедевра Венички, и цитаты сами собой выскакивали из меня.

— Есть, но только как добавка к кофе.

— Ну тогда давайте нам 12 кофе с бальзамом. Если можно, котлеты отдельно, мухи отдельно.

— Что? Какие котлеты? У нас нет котлет, только пирожные.

— Ну, в смысле кофе отдельно, бальзам отдельно.

Справедливость — хоть какая-то — восторжествовала: мы получили поднос с кофейными чашками — и по стакану melnais balzams, что и требовалось доказать. Это было прекрасное утро…

Мы выпили и пошли гулять по центру: кругом были (не очень) древние камни почти настоящей Европы, и мы вдыхали ее воздух, который бил по мозгам не хуже бальзама. Было яркое, острое чувство, что мы за границей, в блистающем иностранном мире, а не в дешевом унылом Совке.

Как так получилось? Почему? Что за пропасть такая между нами? Кто нас раскидал по разным ее краям? Местные выглядели так, будто они — актеры и исполняют пьесу из чужой, богатой, ненашей жизни — про что-то такое мы говорили, бродя по городу. Я прожил почти всю свою — на тот момент — жизнь в дикой степи, кругом Гуляй-Поле, я вырос в глубине пролетариата — и вот на тебе, такое! На меня давила новая чуждая натура, эти декорации, выстроенные из тяжелого дикого камня, по картинкам из детских книжек с иностранными сказками — как вот по комиксам снимают полный метр. Всё не как у нас — и это чужое прекрасно! Как странно было думать о возвращении отсюда обратно в дальние края, в серый рабочий поселок с убогими бараками с сортиром на улице! Как это всё причудливо нарисовано на карте страны и жизни!

Мы до вечера шатались по пряничному этому городку, прекрасному и вроде неповторимому, не зная еще, что Европа такими населенными пунктами набита под завязку. Но первый раз — он всегда особенный! Мы в ходе экспедиции как бы теряли геополитическую девственность — вот что случилось с нами тогда.

Вечером, увидев в центре, на улице Ленина — как она теперь называется? — вывеску Vins pagrabs, мы спустились под нее в подвал, в полумрак, а там вместо одноногих, как в пивном стояке, столиков — стояли тяжелые дубовые столы, светили тусклые разноцветные лампы, горели свечки, и вместо теток в грязных халатах суетились пижоны-официанты при бабочках. Ну, чисто театр, кино про Запад, которое, вообще говоря, всё и снималось при Советах вот как раз тут, в Риге.

Мы взяли вина, выбрав что покрепче и подешевле, — и принялись его пить, быстро и довольно жадно. И осматриваться. Через стол от нас сидели две подруги, черненькая и беленькая. Я посмотрел на них без интереса — вот еще, нам надо в эту каменную музыку вникать, не отвлекаясь на баб, которых везде полно. Кстати, слово «бабы» тогда для нас звучало вовсе не пренебрежительно, никакого презрения, напротив — мы за ним прятали свое трепетное, романтическое отношение к капризным девицам, zierlich manierlich, те страшно волновали нас, а сами долго изображали из себя недотрог, которым якобы неинтересно это дело, — прежде чем разрешить тебе, да в первую очередь себе, заняться «грязным», телесным.