— Сегодня — никаких дел, — заявил он. — Все эти письма могут подождать до утра. Только не это, — прибавил он, посмотрев на письмо, которое держал в руке. И снова мягкая улыбка преобразила его лицо.
Ричард Найтон понимающе улыбнулся.
— Миссис Кеттеринг? — пробормотал он. — Она звонила вчера и сегодня. Ей нетерпится увидеться с вами, сэр.
— Еще бы!
Улыбка исчезла с лица миллионера. Он вскрыл конверт и вынул из него письмо. По мере чтения лицо его темнело, уголки губ угрожающе опустились, брови зловеще сдвинулись — таким его знали на Уолл-стрит[9]. Найтон тактично отвернулся и продолжал разбирать почту, а миллионер выругался и стукнул кулаком по столу.
— Так дальше продолжаться не может, — пробормотал он себе под нос. — Бедная девочка! Слава Богу, у нее есть старик отец, который не даст ее в обиду.
Грозно нахмурив брови, он стал мерить шагами комнату, а затем резко остановился и сдернул со спинки стула пальто.
— Вы уходите, сэр?
— Да, иду к дочери.
— Если будут звонить от Колтона?..
— Пошли их к дьяволу! — рявкнул ван Олдин.
— Очень хорошо, — невозмутимо ответил секретарь.
Ван Олдин надел пальто, нахлобучил шляпу и направился к двери.
— Вы молодчина, Найтон, — сказал он, взявшись за дверную ручку. — Стараетесь не дергать меня, когда я вне себя.
Найтон улыбнулся, но ничего не ответил.
— Рут — мое единственное дитя, — сказал ван Олдин. — Никто на свете не знает, что она для меня значит.
Слабая улыбка скользнула по его лицу. Он опустил руку в карман:
— Хотите, я вам кое-что покажу?
И, вернувшись к столу, он достал из кармана аккуратный сверток, развернул его и вынул потертый красный бархатный футляр. На крышке по центру был вензель в виде короны. Он щелкнул крышкой, и у секретаря перехватило дыхание. На грязновато-белой подкладке футляра, точно капли крови, горели драгоценные камни.
— Боже милостивый, сэр, — проговорил Найтон, — неужели они настоящие?
Ван Олдин удовлетворенно хмыкнул.
— Уместный вопрос. Три из этих рубинов — самые крупные в мире. Их носила русская императрица Екатерина[10], Найтон. Вот этот, центральный, называется «Огненное сердце». Он — само совершенство, ни малейшего изъяна.
— Они, должно быть, стоят целое состояние, сэр.
— Четыреста или пятьсот тысяч долларов, — небрежно подтвердил ван Олдин, — я уж не говорю об исторической ценности.
— И вы носите эти рубины вот так, в кармане?!
Ван Олдин весело рассмеялся.
— Именно. Это, видите ли, мой скромный подарок дочери.
Секретарь сдержанно улыбнулся.
— Теперь я понимаю, почему у миссис Кеттеринг был такой взволнованный голос.
Ван Олдин покачал головой. Тень снова легла на его лицо.
— Вот тут вы ошибаетесь, — сказал он. — Она ничего не знает, камни — для нее сюрприз.
И, захлопнув футляр, он стал медленно заворачивать его снова.
— Беда в том, Найтон, что человек не многое способен сделать для тех, кого любит. Я могу купить Рут огромный участок земли, но он ей не нужен. Могу надеть ей на шею эти драгоценности — ей, конечно, это доставит удовольствие — на миг, но… — Он покачал головой: — Но когда женщина несчастна в личной жизни…
Он осекся. Секретарь сдержанно кивнул. Репутация достопочтенного[11] Дерека Кеттеринга была ему хорошо известна.
Ван Олдин тяжело вздохнул. Опустив сверток в карман пальто, он кивнул Найтону и вышел из комнаты.
Глава 4
На Керзон-стрит[12]
Достопочтенная миссис Дерек Кеттеринг обитала на Керзон-стрит. Лакей, открывший дверь, сразу узнал ван Олдина и с дежурной улыбкой проводил его наверх, в большую гостиную на втором этаже.
Сидевшая у окна женщина бросилась ему навстречу:
— Наконец-то! А я весь день названивала майору Найтону, но он не знал, когда ты вернешься.
Рут Кеттеринг было двадцать восемь лет. Не будучи красивой и даже хорошенькой, она тем не менее была очень эффектна прежде всего благодаря ярким краскам. Ван Олдина в свое время называли «морковкой», или «рыжиком», у Рут же волосы были золотисто-каштановые. С ними прекрасно сочетались темные глаза и очень длинные черные ресницы — чье великолепие, правда, достигалось не без помощи косметики. Высокая, стройная, грациозная, она напоминала Мадонну Рафаэля[13]. Однако, присмотревшись, в ней можно было узнать и отцовские черты — тяжеловатая челюсть, волевой подбородок, весьма привлекательные в мужчине, но мало украшающие женщину; Рут ван Олдин с детских лет привыкла поступать по-своему, и всякий, кто попытался бы этому помешать, моментально убедился бы, что дочь Руфуса ван Олдина не уступит никогда и никому.
— Найтон передал мне, что ты звонила, — сказал ван Олдин. — Я полчаса как из Парижа. Что на этот раз учинил твой Дерек?
Лицо Рут вспыхнуло:
— Это черт знает что! Его поведение переходит все границы! — вскричала она. — Он даже выслушать меня не хочет!
Ее голос дрожал — и не только от гнева, но и от растерянности.
— Ничего, меня-то он выслушает, — грозно сказал миллионер.
— Я уже месяц почти его не вижу, — продолжала Рут. — Он всюду появляется с этой женщиной.
— С какой женщиной?
— С Мирей, танцовщицей. Из «Парфенона»[14].
Ван Олдин молча кивнул.
— На прошлой неделе я разговаривала с лордом Леконбери. Он был очень мил, он очень мне сочувствует. Обещал поговорить с Дереком как мужчина с мужчиной.
