Таякан - [15]

— Эту девушку-бригадиста отбили у контрас, — доложил в бараке санитар офицеру-хирургу. — Пулевая рана внизу живота.

— На стол! — бросил хирург. — А ты, паренек, — обратился он к Ричарду, — посиди пока здесь. Просто... Вдруг вот этот дружок чего попросит...

На высокой койке лежал голый мальчишка. Глаза накрепко закрыты воспаленными веками. Смуглое лицо, широкий нос. На виске, как от удара гвоздем, маленькая пузырящаяся ранка.

— Первым рейсом привезли. На самолете... — Санитар сел на земляной пол у кровати. — Все, что могли, сделали... Но боюсь, компа, мы уж не услышим его голоса.

Теплый ветер залетал в открытое окно и раскачивал вырванный из школьной тетради листок. Ричард прижал его пальцем к стене и прочитал: «Хосе Герра Родригес, 14 лет. Шрапнельное поражение головы, плеча, полости живота...»

Ричард наклонился над Хосе и тут же отпрянул: сладковатый запах крови, терпкого пота и бинтов ударил в нос. Тетрадный листок в клеточку и пузырящаяся рана на виске — разве не зловеще, не уродливо то, что их совместило.

— Как это произошло, компаньеро? Ты знаешь?

— Рассказали, сам-то я не видел, — передохнув, санитар поднялся и встал рядом с Ричардом. — Хосе работал с отцом и матерью в поле, — санитар замолчал, пытаясь уловить дыхание раненого. — Первый минометный залп контрас накрыл отца и мать. Второй — настиг Хосе, когда он бросился к отцу за винтовкой. Нашли их рядом. Отец — крестьянин, боец отряда самообороны. Сын... тоже мог стать крестьянином. Поможет дева Мария, может быть, и станет.

Ричард смотрел на почерневшие, растрескавшиеся губы мальчишки и вместе с санитаром ждал — а вдруг вздох, вдруг звук. Деревенеющий от ран, Хосе, казалось, сам сейчас источал боль. И невидимая, сочащаяся, она заполняла зеленый барак, каменистую котловину и сердца людей, стоящих рядом. Так хотелось верить в чудо. Например, в волшебную оживляющую воду, таинственную таблетку, чародея-врача...

— А мне пуля попала сюда, — раздался звонкий голос за спиной у Ричарда. Он обернулся и увидел розовый шрам на груди улыбающегося парня. — Видишь, я выжил... Хосе молчит, и у меня так было.

Лежал на койке, слышал все, что говорят врачи, а открыть глаза, улыбнуться не мог. Руки — не мои, лицо — не мое. Потом все вернулось, кроме ноги...

Никогда бы не подумал Ричард, что своего здоровья, своих тренированных рук и ног он будет стесняться. Но так и случилось. С опаской опустив глаза, он увидел аккуратно свернутую и закрепленную прищепкой брючину.

— Я не унываю! У меня есть коляска, есть бамбуковые костыли. А один осколок, — парень запустил руку в карман госпитальной куртки, — ношу теперь с собой.

Величиной с бритву кусок смертоносного металла, отлитый где-то в Штатах, мирно лежал на ладони.

Ричард смотрел в глаза бойцу и, забыв от волнения спросить имя, вдруг ясно понял: за каждую, даже самую маленькую победу над контрас платит не какой-то абстрактный «народ», а простые люди — мальчишка Хосе, одноногий боец, отец, Дуглас — вот они-то и есть революционный народ. И он — Ричард — его маленькая частичка...

— Так что, братишка, продолжим? А? — К одноногому бойцу спешил лысый человек с телекамерой на плече. — Ты не будешь привередничать, правда? Я же объяснял, нужно для итальянского телевидения. Давай еще один дубль. Только один. Значит, так, — зачастил оператор, — темный госпитальный коридор. Впереди широкая дверь и струи солнечного света. Ты идешь, тяжело опираясь на костыли... Прости... А?

По гулкому коридору, совсем не по «сценарию», отбросив костыли, взмахивая руками, прыгал боец. В дверном проеме он качнулся и, наклонившись вперед, застыл. Длинная госпитальная куртка вздулась, и из нее, как язык колокола, торчала нога.

СКЛАД В ЧЕРНОЙ СЕЛЬВЕ

С ПАНАМЕРИКАНСКОГО шоссе «ифа» свернула на лесную, едва различимую дорогу. Широкие, упругие ветви деревьев хлестали машину. Повторяя «маневр» Дугласа, Ричард плюхнулся на дно кузова и спиной прижался к ящикам.

— Правильно, компа! — одобрительно кивнул Дуглас. — Иначе одна из этих зеленых лап так врежет по затылку, что не успеешь ощутить собственного полета над землей...

Лесной склад боеприпасов Ричард представлял в виде капонира, который однажды он видел в портовом городке Сан-Хуан. На берегу океана возвышались громадные алюминиевые полусферы, некогда построенные гринго. Сюда с никарагуанских плантаций за бесценок поступали кофе и хлопок. Потом в порт прибывали американские корабли, и кофе, хлопок без промедления грузили в жадные трюмы. Так было до революции. Когда власть в Сан-Хуане перешла к сандинистам, капониры были переданы в собственность созданного рыбацкого кооператива под склады и морозилки. А один из капониров молодежь города перестроила под клуб.

Несмотря на открытую враждебность к гринго, песни американца Пресли в Сан-Хуане любили. Ритмичные, стремительные, они беспрепятственно находили отклик в сердцах жителей городка, основанного в незапамятные времена флибустьерами.

Вечером, когда в клубе раздалась музыка и усиленный мощными динамиками голос Пресли наполнил ближайшие улицы, один из двоюродных братьев ткнул Ричарда пальцем в бок и сказал: