Таверна «Ямайка» - [15]

Почему все совершалось в такой таинственности, было не совсем ясно, ибо каждому случайному путнику на дороге было известно, что сегодня «Ямайка» гостеприимно распахивает двери для всех желающих. Окна таверны были ярко освещены, запоры отперты, и чем темнее становилось на дворе, тем громче звучали голоса в баре. Иногда они запевали какую-то песню, кричали и смеялись, как бы желая доказать, что в этом доме им нечего бояться, что теперь, когда их так много, трубки дымят и стаканы полны, им можно забыть на время об осторожности.

Надо сказать, что люди, собравшиеся вокруг Джоза Мерлина в баре в тот вечер, были очень необычны. Мэри могла их хорошо рассмотреть, сама же она была почти скрыта от них за стойкой, грудой стаканов и бутылок. Посетители расположились, кто оседлав стулья, кто растянувшись на скамейках, кто стоя, прислонившись к стене или облокотившись на стол. А те, кто был послабее и уже успел проглотить изрядную порцию спиртного, валялись тут же на полу. Они все почти были грязными, оборванными, нечесанными, с грубыми мозолистыми заскорузлыми руками и обломанными ногтями. Бродяги, цыгане, воры и конокрады. Был среди них один бывший фермер, разорившийся из-за собственной лени и непорядочности; пастух, который поджег амбар своего же хозяина; торговец лошадьми, изгнанный из Девона; сапожник из Лонсестона, который сбывал краденные вещи под прикрытием своего ремесла. Среди валявшихся на полу — лоцман шхуны. Он посадил свое судно на мель. Невысокий человек в дальнем углу бара — рыбак из Порта Айзек. Ходили слухи, что у него имеется огромный слиток золота, который он прячет в дымоходе завернутым в чулок. Но откуда у него золото — никто не знал. Рыбак сидел, поглядывая по сторонам, и кусал ногти. Некоторые жили поблизости, другие пришли издалека, от самого Крауди, что недалеко от Ратфорта, или из Чизринга. Один такой бродяга сидел, положив ноги в толстых ботинках на стол, голова его чуть не сваливалась в кружку с недопитым элем, а рядом с ним сидел идиотского вида парень из Дозмэри. У парня на лице было огромное родимое пятно сине-красного цвета. Он все время трогал его рукой и оттягивал щеку.

Мэри испытывала физическое отвращение, глядя на него, и ее уже начинало мутить от смрада, исходившего от немытых тел, запаха перегара и табачного дыма, наполнявшего комнату. Она чувствовала: если еще побудет здесь, ей станет плохо. К счастью, в ее обязанности не входило обслуживать их, ей было приказано мыть посуду по мере надобности, наполнять стаканы из бочки или бутылок и не очень-то высовываться из-за перегородки. Мерлин сам разносил кружки и стаканы, одного похлопывая по плечу, с другим обмениваясь грубой шуткой, третьему тьма в нос кулаки. Сначала посетители с удивлением разглядывали Мэри, потешаясь на ее счет, пожимая недоуменно плечами или отпуская скабрезности в адрес девушки. Потом, поняв, что это родственница хозяина, так он ее представил, и помощница его жены, они потеряли к ней всякий интерес и теперь ее не замечали. Даже те, кто был помоложе и пытался вначале приставать к ней со своими любезностями, теперь с опаской поглядывал на Джоза, подозревая, что он сам имеет на нее виды. Мэри была рада, что ее оставили в покое, хотя, если бы она догадывалась об истинной причине равнодушия, она, наверное, сгорела бы от стыда.

Тетушка в тот вечер не сошла вниз. Иногда Мэри казалось, что она стоит, притаившись за дверью: один раз девушка заметила чей-то испуганный взгляд сквозь дверную щель. Вечер тянулся так долго, Мэри устала и хотела вырваться скорее на волю. Становилось больно глазам, комната наполнилась дымом, лица трудно было разглядеть, казалось, они все состоят из всклокоченных волос и оскаленных зубов, торчавших из раскрытых ртов. Те, кто уже был мертвецки пьян, лежали трупами на полу и на лавках.

Вокруг какого-то грязного низкорослого бродяги из Редрута, который в этот вечер потешал всю компанию, столпились те, кто еще держался на ногах. Он был когда-то шахтером, но шахта закрылась, и этот человек ходил по домам, выполняя лудильные работы, собирая старье, торгуя мелким товаром; у него был богатый запас отвратительных песенок, которыми он веселил бродяг.

Смех, сопровождающий омерзительное пение, сотрясал стены, громче всех гоготал хозяин. Этот безобразный, грязный смех, переходящий на визг, повергал Мэри в ужас. В нем не было веселья, он разносился по дому, как стенание. Жестянщик избрал себе в жертву дебильного парня из Дозмэри; этот идиот упился так, что не мог подняться с пола. Его подняли, втащили на стол, и жестянщик заставлял его повторять непристойности из песен и сопровождать их соответствующими жестами посреди гогочущей толпы. И этот получеловек, возбужденный всеобщим вниманием, бесновался на столе, скуля от восторга, то и дело тыча обгрызанным ногтем в свое родимое пятно. Мэри не могла больше видеть этого. Она подошла к дяде и тронула его за плечо. Лицо его было мокрым от пота, казалось, от него исходил пар.

— Я не могу больше, дядя Джоз, — сказала она. — Я пойду к себе, вам придется справляться одному.

Он вытер рукавом пот и уставился на нее сверху вниз. Ее удивило, что он был трезв, хотя пил весь вечер. И если даже он и был лидером в этой пьяной шайке, то знал, чего он хочет и полностью контролировал себя.