Дафна Дюморье родилась в 1907 году в семье известного актера и режиссера сэра Джеральда Дюморье. Ее дедушка Джордж Дюморье был популярным комическим актером и автором нашумевших в свое время пьес «Трилби» и «Питер Иббетсон».
Закончив образование в Париже, Дафна Дюморье в 1928 году начала писать короткие рассказы, а в 1931 году появился ее первый роман «Любящая натура». Имя писательницы стало известно в широких кругах после выхода в свет двух романов: «Портрет» — биографической вещи, посвященной ее отцу и книги «Таверна «Ямайка», навеянной корнуолльским периодом жизни писательницы. Когда в 1938 году вышел в свет роман «Ребекка», Дафна Дюморье с удивлением обнаружила, что стала одним из наиболее читаемых и известных авторов своего времени.
В последующие двадцать лет книга выдержала тридцать девять изданий в Англии и была переведена на двадцать языков мира. Роман был экранизирован, в главной роли снялся актер Лоуренс Оливье.
Перу Дафны Дюморье принадлежит много других популярных романов, например, «Стеклодувы» (1963), «Полет Сокола» (1965), «Не позже полуночи» (1971), «Винтовая лестница» (1976) и другие. Писательница также известна как автор прекрасных рассказов, пьес, биографий.
В 1969 году Дафна Дюморье была награждена орденом Британской Империи.
Произведения Дафны Дюморье пользуются любовью и вниманием у русского читателя.
Стоял конец ноября. Вчерашний день был пасмурным и холодным, но тихим. Погода изменилась с ночи: налетевший с моря ветер заволок небо тучами, оно стало похоже на гранит, пошел моросящий дождь; хотя теперь был только третий час дня, казалось, что на горы спускаются совсем уже зимние сумерки, одевая их туманом, как плащом. К четырем будет совсем темно. Воздух стал почти морозным; холод свободно проникал сквозь плотно закрытые окна экипажа. Кожаные сиденья были влажными на ощупь; вероятно, в крыше была небольшая щель, так как время от времени капли дождя проникали внутрь кареты и разбивались о сиденье, оставляя голубоватый след, напоминающий чернильное пятно. Ветер налетал сильными порывами, сотрясая экипаж на поворотах, а на более высоких местах дороги он дул с такой силой, что карета дрожала и раскачивалась, шатаясь между высокими колесами, как пьяная.
Возница, завернувшись в шинель по самые уши, скрючился на своем сиденье, пытаясь спрятать голову от ветра втянув ее в плечи. Покорные ему лошади уныло бежали вперед, слишком измученные и ветром, и дождем, чтобы должным образом реагировать на щелканье кнута, раздававшееся время от времени над их головами.
Колеса кареты скрипели и стонали, попадая в выбоины на дороге, а иногда брызги жидкой грязи взлетали до уровня окна, где они тут же размазывались по стеклу, стекая вниз с дождевыми каплями, и даже тот мрачный пейзаж, который можно было бы в другое время наблюдать из окна, теперь стал едва различим.
Несколько пассажиров, находившихся внутри кареты, жались друг к другу, чтобы хоть как-то согреться, вскрикивая, когда колесо заносило в более глубокую вмятину; а один пожилой человек, не перестававший ворчать с той самой минуты, как он сел в экипаж в Труро, даже подскакивал со своего места в бешенстве и, повозившись с оконным ремнем, приподнимал раму. Он высовывал голову наружу и обрушивал на возницу шквал брани, называя его мерзавцем и убийцей, кричал, что они все превратятся в покойников, прежде чем доедут до Бодмина, если кучер не сбавит скорость. Он вопил, что из них всех и так уже дух вышибло, и заверял, что никогда больше не поедет на такой тарантайке. Затем с шумом захлопывал окно, обдавая себя и попутчиков потоками ливня.
Слышал ли его возница или нет, было не совсем ясно, с большой вероятностью можно было утверждать, что поток упреков уносило ветром, ибо старик, подождав минутку, снова поднимал окно, совершенно выстуживая при этом карету, а затем снова забивался в свой угол.
Сидевшая рядом с ним общительная розовощекая женщина в голубом плаще сочувственно вздыхала и, подмигивая каждому из пассажиров, кто смотрел в ее сторону, кивком головы указывала на соседа. Она уже в двадцатый раз сообщала, что это самая мерзкая и грязная погода, которую можно припомнить, а уж она-то всякого повидала, что подобное бывало только в старое время, и что с летом это никак не спутаешь. С этими словами она запускала руку в глубину своей огромной корзины, извлекала увесистый кусок пирога и жадно впивалась в него крупными белыми зубами.
Мэри Йеллан сидела в углу напротив, как раз там, где дождь просачивался через крышу. Иногда холодная капля падала ей на плечо, и она быстрым нетерпеливым жестом стряхивала ее на пол.
Она сидела, подперев голову обеими руками, уставившись на забрызганное грязью окно, в надежде увидеть хоть проблеск света сквозь тучи, затянувшие небо плотным одеялом. Заметь она хоть на мгновение призрачный след той синей лазури, которая освещала Хелфорд еще вчера, будущее показалось бы ей менее мрачным.
Хотя она не отъехала еще и сорока миль от того места, которое двадцать три года было ее домом, надежда в сердце стала угасать, а та удивительная смелость, составляющая весьма примечательное свойство ее натуры, и дающая ей силы выдержать долгий отчаянный период болезни и смерти матери, эта смелость оказалась теперь поколеблена первыми потоками дождя и ревом ветра.
