Танец души - [5]

И чухонским млечным Гебам

Усмехаюсь я чуть-чуть.

И потерянно и неловко,

Прядью щеку щекоча,

Реет девичья головка

Здесь, у правого плеча…

На трамвайную подножку

Возведу ее нежной рукой,

И, мертвея понемножку,

Отсыпаться пойду домой.

1929, Петербург

«Горсовет, ларек, а дальше…»

Горсовет, ларек, а дальше —

Возле церкви клуб.

В церкви — бывшей генеральши

Отпевают труп.

Стынет дохлая старуха,

Ни добра, ни зла.

По рукам мертвецким муха

Тихо проползла.

А у врат большого клуба

Пара тучных дев

Тянут молодо и грубо

Площадной напев:

«Мы на лодочке катались,

Золотой мой, золотой,

Не гребли, а целовались…»

«…Со святыми упокой…»

Церкви, клуба, жизни мимо

Прохожу я днесь.

Всё легко, всё повторимо,

Всё привычно здесь.

Как же мне не умилиться,

Как же не всплакнуть,

Поглядев на эти лица

И на санный путь?

Ты прошла, о генеральша,

Ты идешь, народ, —

Дальше, дальше, дальше, дальше,

Дальше — всё пройдет.

Дан томительный клубок нам,

Да святится нить…

Но зачем же руки к окнам

Рвутся — стекла бить?

1930, Харьков

«Звучи, осенняя вода…»

Звучи, осенняя вода,

Воняй, любимая руина,

Учереждайся, череда

Повествовательного чина!

Зачем мне скучная борьба,

Зачем мне звезды, винограды,

Бараны, пастыри, хлеба,

Правительственные парады –

Когда в злокозненной тиши

Разведал старческую грань я:

Певучий умысел души

Зарылся в обморок сознанья,

И близится уже отъезд

Домой, к порогам добрых отчин,

И мир вокруг – не так уж прочен,

И тени тянутся окрест.

1930, Харьков

ТЕРПСИХОРЕ, ЦАРСКОСЕЛЬКОЙ СТАТУЕ

Е.Р.

Как мил, как трогателен сей незабываемый

Под детской грудью слабый поясок…

Богиня-девочка еще, она испугана,

А рок ее – крушительно высок.

Но зачинается пусть лирами, пусть ветрами

Томящий звук оттуда, с неба к нам,

Но стало ясно мне, что воля к танцу смутная,

Уже дана девическим ногам.

И вот, задумчиво, и вот на кудри строгие,

Веночек бедный возложив,

Девица двинулась. Отсель – богиня узнана:

Лик Терпсихоры снова жив.

Все избывается, стирается, минуется…

Нам ничего уже не превозмочь,

И лишь торжественно восходит над солдатами,

Над русским эллинством и надо мною ночь.

К архивным таинствам зачем с вечерним поездом,

Когда в умы, как зверь, молчанье залегло,

Куря и сетуя, смеясь над пассажирами,

Мы выехали в Царское Село?

Спускались сумерки, взирали на солдатчину

Бессонные глаза больших прудов:

Богиня беленькая танцевала в воздухе.

Острил сосед… О грустный мой улов!

Всё, всё я уловил, последнейший в последнейшем,

И призвук лир вошел в чуму труда.

Прощай же, девушка, из мифа в парк пришедшая,

Из сада в сон, из сна – как знать куда?

Июль 1930, Харьков

«Слежу тяжелый пульс в приливах и отливах…»

Слежу тяжелый пульс в приливах и отливах,

Ах нет, не бытия, но крови к голове;

Слежу убожество в совете нечестивых;

Слежу любовников, любящихся в траве;

Слежу автомобиль, что борзо мчит кретина

К заведованью мной и счастием моим;

И густопсовых душ щекочет ноздри псина,

И рабских очагов глаза терзает дым…

Слежу, как я тебя тихонько разлюбляю;

Как старится лицо; как хочется вздремнуть;

Как дворник мочится, почти прильнув к сараю…

Живем мы кое-как. Живем мы как-нибудь.

Слежу, слежу, слежу, как тяжелеет тело,

Как сладко и легко прилечь и закоснеть,

Как нечто надо мной навек отяготело;

Как стал я замечать постель, одежду, снедь…

Слежу на серебре темнеющие пятна;

Слежу за сменой дней, правительств и манер…

Почто мне стала жизнь незрима и невнятна?

Почто я не делец? Почто не инженер?

И статистически сверхобъективный метод,

Всю политехнику желаний, злоб и скук,

Почто я так легко могу отдать за этот

Пустой глоток вина и пьяный трепет рук?

Так я бреду сквозь вихрь меркуриевой прыти.

У бабушки-души слипаются глаза…

Дымится для меня амброзия в корыте

И сердце пылкое похоже на туза.

Но многомерности нещадным дуновеньем,

Я верю, освежусь и я когда-нибудь;

И я когда-нибудь по этим же каменьям

Смогу, увидев всё, невидимым мелькнуть.

1930-1931

«Жизнь томительно пятиться…»

Александре Николаевне Рагозиной

Жизнь томительно пятиться,

Вот и старость близка.

Ах, какая сумятица

И какая тоска!

Нет, люблю свою клеть,

Не поддамся порыву я,

Чтоб лунишку паршивую

В небесах усмотреть…

Но, кусаясь и бегая

По земным конурам,

Ваше платьице пегое

Повстречаю я там,

У беленой стены

Не покрытой обоями,

Где над нами обоими

Облак тайной вины.

Дионисовы лозы Вам

В невозможной весне,

В свете шатком и розовом

Вы привиделись мне,

Всё над теми же самыми,

Молодая вельми,

Над словами и драмами,

Над плетьми, над клетьми.

1931, Харьков

«Как изъезжены эти пути…»

А.Н. Рагозиной

Как изъезжены эти пути

Бесполезны тревоги

Невкусны папиросы

Утомителен серый ландшафт

Оскорбительно солнце

Инженерного века

Кем же? Кем! Я от Вас отлучен

Но напев замирает

Просодией измучен

Вы соседка – Вы рядом – Вы здесь

Босы робкие ножки

Княжны-россиянки

Я хотел бы уехать от Вас

В танцовальные страны

В золотые Европы

Я зародыш повальной мечты

Заронил бы лукаво

В водоем надлежащий

Только нет, к Вам придут, Вас возьмут

Умыкнут, изувечат, никому не покажут

В криминальной, промозглой ночи

Хватит лиру о камень мрачный ассенизатор

На свистульке сыграют для Вас

Песнь пузатых пенатов, вожделенного быта

И друзья не придут поглядеть

На мои франтовские

Асфодели в петлице

1931, Харьков

ОТ ИОАННА

Работаю и ем. Так провожу свой день я.