Танец души - [2]

Оживляет исступленье гроз;

И твоей, твоей рукой Далила

Похищает прядь моих волос.

1928

ТЕАТР В УСАДЬБЕ

Скульптурный плющ венчает смутный зал.

Бесцветные не движутся портьеры,

И тени так загадочны и серы,

Как будто их никто не описал.

Тяжелых кресел первый ряд упал

Границей примитивного партера,

И сцена, где в забвенье чувства мера.

С трагедией сплетался мадригал.

Здесь царствовал высокий Бомарше,

Здесь возникали пламена в душе

У зрителя от возгласа и позы…

И я пою слегка печальным «О!»

Широких ваз лимонное стекло

И в рюмках архаические розы.

1928, Харьков

«Возьми меня к себе и чаем напои…»

Ляле Н.

Возьми меня к себе и чаем напои,

Мечтательно позволь глядеть в глаза твои.

Я радуюсь тому, что плоть твоя крепка,

Что детская с цветком не зыблется рука,

Что в будущем году тебя полюбит тот,

Которого пока лишь чает детский рот,

Что много лет спустя и ты, и ты умрешь,

Как облако, как дождь, как вызревшая рожь.

И если это так, и если это ты,

Частица милая веселой суеты,

Раздумчиво вошла в мой картонажный храм,

Рассеянно вняла моим пустым стихам –

То я уже живу, то я опять готов

Бродить и ликовать средь бурных дураков,

Хотя бы потому, что и тебе они

В счастливые цвета размалевали дни.

1928, Харьков

«В милом доме, доме старом…»

А. Н. Рогозиной

В милом доме, доме старом

Пахнет тестом и угаром,

Угли звякают в печи.

В дополнение картине

Был бы кстати легкий иней,

Свечи, вздохи, куличи,

Юность, несколько объятий,

Да стишки из хрестоматий,

Банты, фанты, флирт, рояль…

Только вот – весны, вина ль,

Ничего теперь не жаль.

Будьте кроткою девицей,

Черноглазой, круглолицей,

Вроде тех, которых я

Знал на утре бытия.

Ешьте, спите и учитесь,

К вам придет красивый витязь,

Ясен оком, ликом чист,

Инженер специалист.

Вы полюбите друг друга,

И потом курорты юга

Посетите, впавши в брак.

Ведь всегда бывает так.

И хоть это скучновато

Только надо жить как все,

Скромно видя луч заката

На девической косе.

Вот и я во время оно

Не любил дневное лоно

Худенькой моей страны,

Пил вино и видел сны…

Только тело исплясалось,

Всё прошло и даже жалость,

И теперь – весны, вина – ль

Ничего уже не жаль.

1928, Харьков

«Взглянув на модное пальто…»

Александру Владимир. Науману

Взглянув на модное пальто,

Скажи лукаво и сердито,

Что в мире ново только то,

Что было хорошо забыто.

И что смеются без конца

Над нашей маленькой печалью

И наши старые сердца,

И наши рукава и тальи.

Но всё же, подойдя к окну,

Ты галстук завяжи прилежно

И выходи гулять, луну

Любя растерянно и нежно.

И, будто май тобой открыт,

Бреди сквозь легкий холод мая,

На невский голубой гранит

Улыбки Фауста роняя.

1929, Петербург

«Мудрая топится печь…»

Мудрая топится печь,

Время проходит. Ужель

Может взманить и увлечь

Лишь достижимая цель?

Шорох в углу. Как и нам,

Крысам известна чреда

Жизнь опаляющих драм

Славы, любви и труда.

Сумерки в старом саду,

Но не скрипит турникет.

Здесь не гуляют в бреду,

Здесь не играют в крокет.

Здесь с неученым котом

Ты постучишь у дверей,

И, дорогая, потом

Станешь женою моей.

Благословим в тишине

Страшных дорог произвол,

Ибо пришла ты ко мне,

Ибо к тебе я пришел.

Старчески ясно любя,

Стану я петь и молчать,

Буду Татьяной тебя

Или Людмилою звать.

Черная каша и щи,

Комната, книга, жена.

Больше судьбы не ищи,

Эта судьба найдена.

1929, Петербург

ЗЕЛЕНЫЙ ОГОНЕК

Екатер. Ник. Рагозиной

Иногда, томим земной поклажей,

Я бреду, совсем не чуя ног –

Вдруг на высоте шестых этажей

Заблестит зеленый огонек.

Сквозь ночные, гадкие туманы

Детским светом поманят меня.

Я ли откажусь от кроткой взманы

Милого, зеленого огня?

И тогда, как Божие творенье,

В вещий миг зачавшись и поспев,

Возникает в тучном поле зренья

Некий романтический посев:

Ясно вижу я, в восторге хмуром

Уличных не видя благ и зол,

Лампой под зеленым абажуром

Благолепно освещенный стол.

Там, в своей пленительной квартире,

Что до слез напоминает рай,

Та, моя, единственная в мире,

Царь-Девица разливает чай.

Сестры вкруг стола сидят и братья,

И кипит праотчий самовар,

И покрой ее земного платья,

Как весна, неизмеримо стар.

И ее земные разговоры,

Как цветы, бесцельны и просты,

И ее не посещают воры,

И ее не гневают скоты.

И в ночи, зеленым детским светом

Робкого в окошке огонька,

Кажет путь она своим поэтам

И манит, манит издалека…

И когда, отбыв земное лихо,

Тело свой преодолеет срок,

Полетит душа легко и тихо

На зеленый милый огонек.

1929, Харьков

ПОЭТ И МУЗА

Дрова сгорели. Денег нет.

И Музе говорит Поэт:

«Я мерзну, дорогая Муза.

Ужели Ты велела так –

Чтоб безлюбовно и кургузо

Скроили мне земной пиджак?

Земные зимние костюмы

Для пения мне столь нужны –

А ты мне протянула юмор

С жеманной примесью луны.

Вот – слезы по лицу размазав –

Я Достоевского прочел…

Я – не Алеша Карамазов,

Я нежен, мрачен, слаб и зол.

Я флирт и лира, в лик из клира,

Ты век и ветр, ты мир и миф.

Мне холодно, моя квартира

Меня страшит, во мгле застыв.

И право же – какого черта?

Меня давно томит мороз

И дым последнейшего сорта

Сих заунывных папирос.

Я целый месяц – слышишь, Муза –

Не привожу девиц к себе…

О, страшный вес земного груза

На поэтическом горбе!»

А Муза, ластясь и виясь,

Тихонько шепчет: «Нежный князь!

Премудрый отрок, смутный инок,

Не плачь из-за пустых лучинок.

Дитя мое, агу, агу,

Я милая, я все могу,

Все будет, все: дрова и слава…

Живи, как облака и травы,