Шурин отец режет хлеб, и все садятся за стол.
— Как же прошёл твой первый день? — спрашивает у Шуры мама.
— Мой? — Шура задумывается. — Знаешь, мне очень хотелось домой, как будто я пришла в первый класс. Но я, конечно, привыкну, — добавляет она, взглянув на Дима. — Это только сначала так.
— Ну, а с какой же девочкой тебя посадили вместе? — продолжает спрашивать мама.
— У неё не соседка, а сосед — математик, вот какое дело, — сообщает Дим.
— Как бы с этим соседом драться не начала, — говорит папа.
— Так уж обязательно драться! — возражает мама. — Может, они подружатся.
— Я с ним подружусь? — удивляется Шура.
— А почему нет? — говорит Дим. — Дружба — дело серьёзное, с первого дня не решишь.
— А я не буду! — Шура краснеет от досады, вспомнив рожу на промокашке. — Я лучше с какой-нибудь девочкой подружусь.
— С девочкой, не с мальчиком! — передразнивает её отец. — Удивительно! В детском саду все дружат — мальчики и девочки. В старших классах тоже дружат. А вот с третьего по седьмой — прямо война мышей и лягушек! Девчонки, мальчишки…
— Ты меня тоже изводил с третьего по седьмой, — смеётся мама.
— Я? — искренне удивляется папа. — Что-то не помню.
— Зато я хорошо помню. Сколько раз от тебя плакала!
— Но потом-то мы помирились?
— Ну, уж потом-то помирились, — говорит мама и задумывается.
Шура смотрит на своих родителей с недоверием. Она знает, что папа с мамой учились в одной школе, но ей трудно представить себе, что папа был мальчиком и мог подставить маме подножку и хохотать, если она споткнётся.
Мама разливает по тарелкам борщ, а Шура сыплет зелёной петрушки и укропу.
— Тебе? — спрашивает она отца.
— Сыпь, — говорит он. — Не жалей!
— Молодец! — хвалит мама папу. — Очень вкусный борщ.
— Какие повара, такой и борщ, — отвечает с важностью папа, но, взглянув на Шуру и Дима, которые молчат, смущённо добавляет: — Я, понимаешь, только помогал. Они оба такие специалисты, беда! Всё знают.
— Значит, вы все готовили? — удивляется мама. — Ну, тогда все молодцы! В награду все три следующих дня я буду готовить вам вареники.
— Это как же?
— А вот так: взяла отпуск.
— Три дня выходная, как на Первое мая? — радуется Шура.
— Не в мою ли честь? — спрашивает капитан.
— Нет, не в твою, — улыбается мама.
— В твою! В твою! — кричит Шура.
Дим наклоняется над тарелкой. А Шура ему шепчет:
— Конечно, в твою. Неужели ты не догадался? Мы знаешь как тебя ждали? Я тебе после обеда всё расскажу.
После обеда дядя Дим открыл чемодан, и Шура, которая в этот вечер была неотступно возле него, увидела, как он вынул большую коробку и маленький свёрточек. Коробка была замечательная, на ней из жёлтого песка росли зелёные пальмы, упираясь вершинами в синее небо. «В этой коробке, наверно, разные диковины», — подумала Шура. Но ни о чём не спросила, чтобы дядя Дим не сказал: «Любопытны только обезьяны».
Коробку Дим не открыл. А в маленьком свёртке была большая карта океана.
Целый вечер они вчетвером сидели вокруг стола, опустив пониже лампу. Капитан Проценко бороздил океан карандашом, а папа, мама и Шура следили, как он, осторожно огибая острова и рифы, вёл своё судно по намеченному курсу…
— Мы по волнам, а птицы — в небе, — рассказывал капитан.
— Какие птицы? — удивилась Шура.
— Перелётные, — ответил Дим, попыхивая трубочкой. — Они без карт летят, а тоже точно, по своему курсу. Беда, если застанет их непогода.
И дядя Дим показал карандашом, где в океане над его кораблём опустились тёмные тучи.
Шторм!
Капитан отдавал команду, чтобы судно встретило шторм во всеоружии.
И вот хлынул дождь. Шквальный ветер старался помешать кораблю идти полным ходом.
Мокрые, усталые птицы стали опускаться на палубу.
Они садились на укрытые брезентом ящики с грузом, забивались между ними, укрываясь от ветра. Людей они не боялись, будто знали, что существует на кораблях неписаный закон для перелётных птиц. Капитан сам принимал гостей. Он оглядывал нахохлившихся путешественников и удивлялся их отваге.
Всё новые и новые пассажиры, тяжело взмахивая крыльями, прибывали на борт. У одного из скворцов, севшего на поручни капитанского мостика, вдруг подёрнулись серой плёнкой глаза. Он неловко повалился на бок, свесив крыло.
— Ну, ну, — сказал капитан и, подхватив птицу, не дал ей упасть.
Он упрятал закоченевшего скворца под плащ, и тот прижался, учуяв тепло.
— Что ты будешь делать! — ворчал капитан. — Небось летят из-под Калуги, а зимовать норовят в Индии. Небось, приятель, в Бомбей направляешься?
Капитан заглянул под намокший плащ. Уткнувшись носом в капитанский китель, скворец приоткрыл блестящий глаз.
«Может быть, и в Бомбей, но пока мне и здесь хорошо».
— Ну и сиди! — усмехнулся капитан и запахнул плащ поплотнее.
Новый порыв ветра донёс до корабля отставший табунок уже совсем обессилевших и замерзающих птиц.
Птицы на корабле не впервые, поэтому капитану не нужно отдавать распоряжений. Кок сам принёс из камбуза большую кастрюлю с кашей и мелко нарубленным мясом.
Скворцы пока отдыхали. Вот они чуточку обсохнут, их маленькие сердца перестанут стучать так напряжённо, тогда они начнут клевать и похваливать:
«Очень хорошая каша!»
Потом, когда ветер утихнет и, может быть, выглянет солнце, они начнут расхаживать по кораблю, заглядывать в каюты, слушать, как стучит в рубке у радиста передатчик, смотреть, как матросы убирают после бури палубу. Будут искать укромные места и дремать.
