Тамбу-ламбу. Три звонка - [17]
— А теперь кладём помидоры! — командует Шура.
Папа уже с нею не спорит.
— Может быть, мне совсем уйти? — говорит он обиженно.
— Нет, зачем же? — улыбается Дим и, с полного одобрения Шуры, даёт ему задание: — Садись чистить картошку. С этим, надеюсь, ты справишься. Ну, а варить… варить её мы будем сами!
Поживём на берегу…
Посматривая на часы, Шура расставляет на столе посуду. А старшие сидят рядом.
Дядя Дим и Шурин отец — родные братья. Дмитрий — старший, Василий — младший.
Младший, Василий, строит дома́. Старший, Дмитрий, водит корабли.
— Я полжизни на волнах прокачался, — говорит Дмитрий младшему брату, — а теперь пришло время уходить на берег. Ты только не думай, я не жалуюсь.
Дмитрий достаёт из кармана трубку. Василий зажигает спичку, подносит маленькое пламя. Из трубки взлетает лёгкий дымок.
— Плохо вижу, огни в море стали двоиться, — говорит капитан. — А на море плохо глядеть нельзя. Когда шторм, то, скажу тебе, бывает весело. Раньше всё переносил, теперь тяжело, устаю.
Василий слушает брата и не знает, что сказать. Бывает так, что один человек слушает другого и понимает, что надо только слушать, и это гораздо лучше, чем утешать, поэтому Василий молчит.
«Как же? — думает Шура. — Как же Дим будет жить без моря?..»
В комнате очень тихо, и вдруг что-то зазвенело.
— Разбила! — вскрикивает Шура. — Такая хорошая была тарелка, с золотой каёмочкой…
— Руки не порежь! — говорит ей отец, когда Шура приходит с веником и совком.
— Я аккуратно, — отвечает дочь. И, нагнувшись, собирает черепки.
Отважные капитаны тоже стареют, уходят на пенсию. Многим людям нелегко, наверно, оставлять свою работу, привыкать к тишине дома, но это совсем по-другому, чем у дяди Дима. А бывают, наверно, такие, которые уходят на пенсию и очень довольны. У Настеньки бабушка доктор, ушла на пенсию, и какой сад развела, просто волшебный! Шура с Настенькой из этого сада с весны до осени возвращаются с великолепными букетами.
Если бы можно было сажать сирень на облаках, а пёстрые маки в ледяных океанах!
Вот лётчики, они, конечно, привыкли к небу, но они полетают и снижаются, ходят по земле. А капитаны? Им, наверно, труднее всех. Дядя Дим уходил в море на целых полгода и даже больше. Подумать только, день и ночь плывёт корабль, а вокруг только море, берега не видно. На берег дядя Дим приезжал только в отпуск. Как же он теперь будет жить на земле, в квартире, не на корабле, без матросов?!
Шура смотрит на Дима, на его доброе, строгое лицо, и ей хочется, чтобы ему было хорошо рядом с ними.
Капитан взмахивает трубкой и запевает легко, негромко:
— «Я люблю тебя, жизнь, — подпевает Шурин папа, — я люблю тебя снова и снова».
Младший поёт легко и звонко, а старший мягко вторит ему басом, будто трогает, перебирает струны гитары.
А Шура думает о том, что вот жили бы люди, жили и никогда не старели. Вырастали большими, становились бы каждый кем захочет и больше не старели.
Песня замолкла. И дядя Дим спросил:
— Что же ты не поёшь?
— Я слов не знаю, — ответила Шура.
— Её и без слов можно петь. — И, попыхивая трубкой, капитан повторил мелодию песни.
Окна давно уже завесили сумерки, а Шуриной мамы всё нет и нет. Что же она так долго не идёт? Где это она запропала?
«Вира! Майна!»
Большая стальная стрела чертила голубое небо. На земле горели яркие прожектора, и кто-то очень громко повторял:
— Вира! Вира! Майна! Вира!..
Стрела подъёмного крана то послушно опускалась, то осторожно шла вверх и несла тяжёлый груз.
Вот громоздкая бетонная плита подплыла к оконному проёму, и ей навстречу протянулись хваткие руки.
— Майна! — неслось снизу.
Когда машина, в которой привезли блоки, опустела, стрела остановилась.
В кабине крана погасла лампочка, по крутой железной лестнице спустилась усталая крановщица. Она прошла в маленький дощатый домик. Сняла замасленный комбинезон, умылась тепловатой водой из-под крана и, неузнаваемая, как Золушка, в лёгком платье, сандалетах и вязаном жакете, поспешила домой.
Это Шурина мама. Уже поздно, а именно сегодня она хотела вернуться домой пораньше. Теперь её ждут не дождутся. В руках у неё сумка, полная душистых антоновских яблок. Крупные, спелые, они будто впитали в себя солнечный свет и тепло. Пассажиры в автобусе глядят на них с нежностью. Им, наверно, вспоминается лето, а может быть, весна, когда яблони ещё стояли в цвету, встречая холодные зори. Весна, когда под лёгкими лепестками рождалась плотная завязь.
— Новые дома! — громко объявил кондуктор.
Шурина мама сошла на остановке. А грузный автобус, светя фарами, покатил дальше.
— Какой запах у антоновки! — вдруг сказал один из пассажиров.
Автобус катил и катил по дороге, и в нём ещё долго держался терпкий, свежий запах антоновских яблок.
Теперь все дома
— Мама! Мама пришла! — кричит Шура, обгоняя Дима и папу, которые тоже спешат открыть дверь.
— Наконец-то! Теперь все Проценки дома.
— Раньше не могла. Ну, как вы здесь без меня? — спрашивает мама, целуя кого в щёку, а кого в макушку.
— У нас готов обед, — сообщает Шура.
Мама достаёт из сумки четыре самых красивых яблока и разрезает их пополам. И они все — Шура, мама, папа и Дим — меняются половинками. Это не игра и не примета. Это ещё давным-давно, когда жили на свете дорогие люди, самые старые Проценки, дедушка и бабушка, так пробовали в их семье первые яблоки из своего сада, который бы рос и цвёл, если бы не спалили его огнём, не примяли бы тяжёлыми танками враги, которые прошли по нашей земле.
