Тамада - [78]

— Так ведь это здорово! Так, конечно, лучше!

— Забот не будет, а деньги в кармане.

— Правильно!.. — поддержали члены правления.

Харун сел, внимательно взглянул на Жамилят, но была какая-то тревога в его взгляде. «Почему он такой хмурый и озабоченный. Чем-то недоволен? Или что-то случилось? Но ведь все, кажется, хорошо...» — подумала Жамилят, нетерпеливо дожидаясь конца собрания.

Снова встал Мухажир:

— Ну, а кукурузу натурой выдадут на трудодни? Это не картошка, зерно нужно в хозяйстве всегда.

— Выдадим, — ответила Жамилят. — Правда, не так много, как бы хотелось. В первую очередь мы обязаны выполнить свои обязательства перед государством на этот год. Кроме того, начнем покрывать недоимки прошлых лет. На семена засыпать надо? Надо! Выделить на фуражный фонд для животноводства надо? Надо! По нашим расчетам, — продолжала она, — на трудодень выходит по полкилограмма кукурузы...

— Не много!

— Совсем мало!

— Это не много, — кивнула она. — Но если к этому полкило прибавить килограмм пшеницы, я думаю, это будет уже неплохо. Покроем недоимки — будет легче. В этом можете не сомневаться.

Люди, довольные, начали расходиться. Жамилят тоже собиралась домой, когда к ней подошел Харун.

— Ты что-то хочешь сказать, Харун? — первой заговорила она.

— Ибрахим... — Слова точно застряли у него в горле.

— Не понимаю, почему он не пришел? — чувствуя беду, но словно отгоняя ее, буднично спросила она.

— ...В больницу его отвезли, прямо с поля...

— Ка-ак? Что случилось?

— У Ибрахима — туберкулез. Последствия ранения. Долго лечился, мотался по больницам, делали ему поддувание легкого... Все делали, что могли... В последнее время... он скрывал, но я видел, что ему нездоровилось. Коварная штука — этот туберкулез... А сегодня... Прямо на поле кровь горлом пошла.

— Боже, да как же это?

— Только что отвезли в больницу в Баксан.

Она не могла скрыть, что расстроилась вконец. И эти слезы, вдруг подступившие к глазам, и в ногах такая слабость, нет сил стоять... Но почему она стесняется сесть?.. Собственно, кому какое дело!.. Но она продолжала стоять.

— Так я пойду, Жамилят.

— Да, да, иди, Харун, иди, а я посижу немножко. Заседание провели, а протокол? Я посижу и составлю сама, а ты иди домой... Нет, пожалуй, я завтра напишу протокол, а ты иди домой... Час поздний. Сейчас, пожалуй, в больницу не дозвонишься, да, да, не дозвонишься, только завтра утром, да, да, утром...

И когда Харун попрощался и вышел, тяжело опустилась на стул.

6

Идти домой не хотелось.

Уже давно сгорела заря, но луна не взошла. Ночь была удивительно тихой. Крупные и яркие звезды лили мягкий свет. Запах сена, меда, переспелых груш.

Она и не отдавала себе отчета, куда идет, — хотелось побыть наедине с собой. Ведь так редко случается побыть в одиночестве. Все время на людях, лица, лица, лица, и сама ты все время требуешь, приказываешь, убеждаешь, упрашиваешь, настаиваешь, а вернешься домой — чувствуешь себя как выжатый лимон, тело точно не твое, и ужинаешь с одной-единственной мыслью: спать, спать, спать... Но сегодня она не уснет, а будет лежать и думать и переживать: как там сын и почему не пишет, как могло случиться, что не уберегли Ибрахима. Держался бодро, всегда румянец на щеках. Румянец! Это и был, оказывается, признак его болезни, неестественно яркий румянец, а она не догадывалась. Он всегда сторонился ее. Почему? Неужели думал, что болезнь у него заразная и она тоже может заболеть, если вдруг будут встречаться чаще. Ведь самой же ей всегда хотелось, чтобы встречались почаще... Неужели влюбилась? В ее-то годы?.. Дети взрослые... Собственно, они уже выпорхнули из ее гнезда. У них своя жизнь. А что ее ждет — одинокая старость.

Ноги сами вывели ее к дому Ибрахима. Она часто вспоминала, как вошла к нему, когда его не было дома... Холостяцкая комната, запах табака, — знал, что болен, и все же курил! Стол, покрытый розовой клеенкой, шкаф, две табуретки, железная койка, застеленная серым байковым одеялом. Вид этой комнаты навел ее тогда на мысль, что Ибрахим устроился тут ненадолго, и она обеспокоилась тогда, подумав: ведь ему ничего не стоит бросить свое холостяцкое жилье и укатить куда-нибудь на новое место. Но позже пришла к мысли: нет, никуда не уедет он из родного аула, не уедет, потому что здесь он осел прочно, потому и висит на стене фотокарточка — молодая женщина и двое ребятишек, похожие друг на дружку.

Навстречу из темноты вынырнула мужская фигура.

— Добрый вечер, товарищ председатель!

Жамилят узнала Игнатия Воронкова, того самого старичка, которого Али пригласил из Баксана на свиноферму.

— Добрый вечер, Игнатий Петрович! Откуда в столь поздний час? Все добрые люди уже спать укладываются, — пошутила она.

— Тут, пожалуй, поспишь!.. Опорос нынче у нас. Двенадцать поросят свиноматушка принесла. А на той неделе другая — тоже двенадцать. Вот какой у нас прирост поголовья!..

— Я так рада...

— Али Бибоев днем приходил. Хвалил. Мы, грит, Игнатий Петрович, тебя озолотим, ежели так дальше дела пойдут. Дом тебе дали, а осенью хлопотать буду, чтоб другой дали, поболе нонешнего. А я грю, зачем мне хоромы, нам троим места хватает.