Тамада - [50]

Целыми днями Салман толкался возле чайной, слушая байки водовоза Омара, а по средам ходил в соседний аул, где жил его приятель Карабаш. У него можно было хорошо выпить и закусить.

И вот этот самый Карабаш стал причиной его несчастья.

Карабаш был отменным охотником, а еще он умел варить такую бузу, что не уступит любому вину. Ах, какая буза у Карабаша!

В то ясное утро, когда Салман отправился в гости, зазеленели леса. Они кольцом окружают белые скалы, которые теснятся друг к другу, точно бусы в ожерелье, и кажется, это вовсе не скалы, а девушки-горянки выстроились на лугу перед танцами. Салман предвкушал, как встретит его Карабаш, как они сядут за стол на застекленной веранде, сытно поедят, а потом возьмутся за чаши с кипучей бузой. Он даже ускорил шаг, чтобы приблизить предстоящее удовольствие.

Вот и мост через речку. Вот и мельница с железной крышей. Вот и луг, по которому бродит небольшой табун.

Салману даже пришла мысль оседлать вон того гнедого жеребца и вихрем долететь до приятеля, но, увидев скошенный в его сторону огненный глаз коня и тревожное перебирание копыт, он все же отказался от этой мысли.

Наконец они засели с Карабашем за стол — и сколько раз показалось пустое дно чаши, Салман не помнил. Помнил только, что плакался Карабашу на свою судьбу, на то, что Аслижан его не любит, а ему хотя бы обнять ее разок, прижать к горячему сердцу — так ведь не подпустит. Тут и предложи ему Карабаш явиться к Аслижан в образе медведя и потискать в своих объятиях. Не теряя времени даром, Салман нарядился в медвежью шкуру и вскоре появился у фермы.

Серая с черной мордочкой собачонка, дремавшая во дворе, встрепенулась и вскочила, будто ее ударило током, тявкнула раза два в сторону кустарника, подступающего к птицеферме, и тут же стремглав с визгом бросилась со двора.

«Что с ней стряслось? Неужели лиса пожаловала?» — подумала Аминат и вышла из комнаты во двор, но не прошло и минуты, как она стрелой влетела обратно, белая, как снег.

Увидав ее, Аслижан тоже не на шутку перепугалась. Но, набравшись храбрости, ступила через порог. Где-то в глубине птичника визжала собачонка. Совсем рядом раздался рев: «Му-у!» Птичница вздрогнула, повернулась, по спине пробежали мурашки. Прямо на нее вразвалку шел большущий медведь. Не помня себя, Аслижан бросилась в комнату, схватила висевшую на стене двустволку и, высунув ее в окно, почти не целясь, спустила курок. Вздрогнули от выстрела стены домика, а во дворе раздался отчаянный крик. И когда рассеялся пороховой дым, подруги увидели медведя, распластавшегося на земле.

Проходивший мимо фермы Харун бросился на выстрел, мигом перепрыгнул плетень и очутился во дворе, посреди которого шевелилась бурая груда: «Медведь!» Но вдруг из шкуры медведя показался голый по пояс человек: стоит на четвереньках, а встать не может.

— Сюда-ааа! — кричит. — Помогите!..

Харун протер глаза: «Да ведь это же Салман!..» И бросился стаскивать с него шкуру. Салман стонал сквозь зубы. Со всех сторон сбегался народ.

На пороге появилась бледная, дрожащая Аслижан. Уставясь на нее мутными глазами, Салман прокричал:

— У-убила-а!

— О аллах! — вскрикнула Аслижан и упала в обморок.

Возле Салмана толпился народ. Шутка сказать, женщина стреляла в медведя, который вдруг оказался Салманом!

— Эта баба вогнала в меня весь заряд дроби, — чертыхался Салман, ощупывая бедра и живот. — Ой-ой-ой, что наделала-а!..

Побежали за милицией.

Аминат отпаивала подругу холодной водой с валерьянкой.

Галдела собравшаяся во дворе толпа:

— Ружье в своего хозяина бахнуло!

— Хорошо, что жаканом не зарядил!

— Хотел стать медведем, а стал раненым петухом...

— Оллахий, медвежья шкура дробью пробита, как сито!

— Да никак Аслижан его мужского достоинства лишила!

Салмана положили на арбу и повезли в больницу. Подъехал милиционер на мотоцикле с коляской. Взял ружье, медвежью шкуру, прихватил обеих птичниц, повез в отделение милиции.

К Харуну подошел водовоз Омар:

— Много повидал на своем веку, но такого еще не видывал. Зачем этому несчастному надо было рядиться медведем, когда он и так всю жизнь был ослом.

Люди начали расходиться. По аулу быстро разлетелась весть о проделке Салмана.

Прослышав о несчастье, которое приключилось с супругом, Толукыз бросила веник из березовых прутьев, которым подметала двор, и ринулась в больницу, причитая по дороге во весь голос:

— Ой, бедная я!.. Кто тебя убил! Пусть у него руки отсохнут! Кто до смертушки тебя довел? Пусть у того двор заполнится плачем! Кто пролил твою кровушку? Пусть у того кровь из жил польется ручьем, и пусть попадет он в могилу!..

Хирург успел уже вынуть дробь из тела раненого и основательно его подлатать.

Увидев распластанного на больничной койке Салмана, ниже пояса по самые колени запеленутого в бинты, Толукыз запричитала еще пуще.

— Чего ты ревешь? Я ведь живой, — бодро сказал он, чтобы успокоить плачущую супругу.

Доктор вышел из палаты. Толукыз уселась на табурет подле мужа, по-прежнему всхлипывая, но уже реже, она начала остывать, как машина, у которой кончилось горючее.

— Ничего опасного нет, Толукыз, ничего опасного. Доктор говорит, дробь недалеко в тело вошла.