Тамада - [48]

— Что ты там отыскала?

Жамилят нагнулась, что-то подняла.

— От нашей трехлинейки. — На ее ладони чернела изъеденная ржавчиной гильза. — Возьму на память. — Она положила гильзу в карман телогрейки. — Ну что, поехали дальше? — Взяла под уздцы своего пегого коня. — Надо успеть в первую бригаду. Там, наверное, уже вскрыли бурты.

Увидав ржавую гильзу на ее ладони, Ибрахим вздрогнул. Вспомнился ему партизанский отряд, в котором он командовал отделением, вспомнил и ее, Жамилят, — серая юбка, армейский ватник, шапка-ушанка. Кроме нее в отряде было еще четыре женщины — это были жены красных командиров, которым грозила смерть в оккупированных селениях. Тогда, в середине зимы, эти горные склоны были покрыты снегом, бугристые дороги — льдом. Вспомнил, как однажды его отделение поздним вечером прокралось в Большую Поляну, — в село входили вон с той стороны, из заиндевевшего леса. Перед этим весь день хоронились за деревьями у опушки, засекая, где, в каких домах разместились фашисты. У отделения было задание — взять «языка», но в бой не вступать. Помнится, Жамилят первая заметила, как из школьного здания, превращенного в казарму, вышел высокий худой немец, направился к соседнему дому, в курятник.

«Там бы его и накрыть», — шепнула тогда Жамилят.

Впятером они бегом, огородами пробрались к курятнику. Жамилят осталась возле двери — сторожить, а четверо мужчин юркнули в курятник. Борьба в темноте была короткой, в мгновение ока кляп оказался у фашиста во рту. Связали руки, вытолкнули из двери и поволокли к опушке, где их ждали кони. Жамилят первой вскочила на лошадь, пленного ей перекинули, как мешок, впереди седла, и группа спешно отошла в горы, где расположился партизанский отряд.

Эта операция хорошо сохранилась у Ибрахима в памяти.

Вскоре после той вылазки Ибрахим получил пулевое ранение, его отправили на Большую землю, в госпиталь. А из госпиталя — на Второй Украинский фронт. Так и расстались их военные дороги... Он ничего не знал о судьбе Жамилят, хотя и не раз вспоминал ее, — до тех пор, пока не столкнулся с ней в Нальчике в коридоре министерства.

...Кони зашагали по пашне, вспугивая грачей, скворцов и полевых синиц. Ибрахим заметил Жамилят, что она должна была бы его отругать. Как за что? Плохо проинструктировал трактористов насчет глубины вспашки, а ведь это его первая сейчас забота. Она улыбнулась и ответила, что незачем ругать, если человек занялся самокритикой.

— Просто у тебя мягкое сердце, Жами.

— Спасибо на добром слове, — снова весело улыбнулась она. — Сердце мягкое для тех, кого оно считает своими друзьями... для тех, кто ему дорог.

— Если я правильно понял, оно мягкое и для меня, не так ли?

Рассмеявшись, Жамилят подстегнула коня.

— Вон куда забрела наша беседа!

— Все это шутка, конечно.

Пустив лошадь вскачь, она далеко обогнала его, крикнув издали:

— Не отставай!

Стремглав неслись два всадника по склону горы. Терпко пахла земля, вспоротая плугами, готовясь принять семена. Вдали белели снежные шапки гор, их белизна казалась далекой и недоступной. Такой же недоступной казалась Ибрахиму и всадница, за которой, храпя, со всех ног спешил его вороной.

2

Как в воду глядел отец Жамилят, старый Хамит, когда однажды говорил дочери, что не избежать ни ей, ни ему людских пересудов: уж больно на виду она, каждая соринка с бревно кажется тому, кто хочет что-то увидеть, опутает ее паутина молвы. Люди-то разные: одни вроде бы по добросердечию, а другие с намеком, но стоит появиться Хамиту на ныгыше, — все лезут с советами да предосторожностями. Только и слышит:

— Хамит, как ты допустил, что твоя дочь председательницей стала? Не для женщины эта должность — ни сна, ни покоя.

Или:

— Хамит, где видано-слыхано, чтобы незамужняя женщина, да еще в соку, заправляла такими делами? Помяни меня, не сегодня, так завтра поведется какая-нибудь сплетня. Приплетут к ней кого-нибудь из мужиков.

Или:

— Хамит, повезло тебе: теперь и дождь будет лить в твое озеро. Все колхозное добро тебе сам аллах в руки дал...

Или:

— Хамит, не откладывай, начинай строить дом. Дочь — она все в строительстве тебе обеспечит, до единого гвоздика, до единой досточки. Чего ты ждешь?..

Но есть и такие:

— Хамит, слава аллаху, что в нашем ауле такая женщина. Ум у нее женский, но соображает не хуже любого мудреца. Такая колхоз в гору потянет. Честь и хвала ей. Да поможет твоей дочери аллах и Советская власть. Надежду она среди людей посеяла...

Обрадовались и засуетились многочисленные родственники Таулановых: теперь солнце будет греть и их дворы. Разве не побеспокоится Жамилят о своих близких? В колхозе много хороших мест: весовщики, арбичи, учетчики, кладовщики...

И не денешься никуда от всех этих разговоров. Не слышать бы их, но ведь уши ватой не заложишь. Старый Хамит ходил мрачнее тучи. И все-таки решился на разговор с дочерью.

— Жами, — сказал он как-то вечером, посасывая трубку, — человек славен своими делами, по делам и воздают ему. Конечно, родственники должны помогать друг другу, но что же это получается, если каждый новый председатель будет родню на теплые местечки пристраивать. Тебе не докучают просьбами — так мне с матерью прохода нет.