Там, где папа ловил черепах - [44]

— Я больше ничего не могу вам сказать. Я сама ничего не понимаю.

Мы пошли по лестницам вниз. У выхода мама опустилась на скамью, прислонилась затылком к стене, закрыла глаза.

— Мама, что с тобой? Позвать кого-нибудь?

— Нет. Сейчас пройдет. Посиди.

Потом мы шли по узкой улочке и мимо Дезертирского базара. Там, перед входом, была толкучка. Азербайджанские татарки в больших платках с привязанными к спинам младенцами совали нам в руки пучки киндзы[42], уговаривая купить, и цыганки в окружении своих крохотных, необыкновенно бойких и грязных ребятишек пронзительно кричали прямо в лицо: «Синька! Лиля!» Мы путались среди продающейся старой одежды, глиняных кувшинов, цветов, вязаных носков, детских чепчиков, раскрашенных копилок и ступок. Происходящее вокруг казалось сказочным, феерическим — океан голосов и солнца, — и не верилось, нет, не верилось, что папу кто-то ненавидит.

Мы оторвались от толкучки, повернули в другую тихую улочку. И снова меня отхватил страх за папу: высокие немые окна больницы с мертвенно-белыми занавесями испугали: что там, за ними?

В приемной надели принесенные с собой халаты и пошли по коридорам. Шли, шли… Я уже хотела спросить, где же папа, мы повернули в боковой коридор и остановились в дверях палаты. В дальнем углу лежал на кровати человек. Я сразу даже не узнала папу, так он исхудал с тех пор, как в последний раз видела его. Мама сжала мою руку, я поняла, притворилась веселой, мы подошли к кровати. Папа слабо улыбнулся и поманил к себе. Мы нагнулись.

— Как дела? — не своим, очень слабым голосом спросил он.

— Все хорошо, — весело ответила мама. — Все в порядке.

— Успокой Эмиля, он… не жалеет себя.

— А где он?

За папу ответил больной, сидевший, как и все другие, на кровати:

— Он в ординаторской. Пойдемте, провожу.

Пока шли, он рассказал о ссоре дяди Эмиля с дежурным врачом. Произошла она час назад. Дядя отлучился из палаты, в это время пришла медсестра и положила папе на живот грелку. Не успела она выйти, вернулся дядя. Он глазам своим не поверил, а когда узнал, что это предписание дежурного врача, диву дался. И как раз вошел врач. Дядя попросил его пройти в ординаторскую, чтобы поговорить там. Но молодой человек заупрямился, разозлился и… предложил дяде покинуть палату. Это слышали все больные. Они с возмущением переглянулись: Эмиль Эмильевич консультант больницы и глубокопочитаемый специалист. Тем не менее дежурный врач еще раз повторил свое требование.

— Мальчишка! — потерял самообладание дядя. — Неуч! Рабфаковец!

— А-а-а-а?.. Так, значит, вы против Советской власти?!

От неожиданности дядя замер. Потом с силой замотал пальцем перед носом врача:

— Вы меня не спровоцируете! Мало того что не постеснялись объясняться при больных, вы меня еще и провоцируете? Тут все мои пациенты, все меня знают много лет! Пусть скажут: можно ли меня подозревать в предательстве? А вот вы своей халатностью и наплевательским отношением к работе как раз и разрушаете веру людей в Советскую власть!

— Вы ответите за рабфаковца! — крикнул врач.

— Такие, как вы, вредят Советской власти больше, чем открытые враги! Такая вопиющая безграмотность…

Врач сразу сбавил тон:

— Так вы же меня оскорбили.

— Вы же убиваете больного своей грелкой!

— Так бы сразу и сказали, а то… — Он примиряющим тоном передразнил: — «Вопиющая безгра-амотность»!.. — и почти бегом вышел из палаты.

Дядя молча встретил нас в ординаторской, кивком предложил сесть. Он был очень бледен.

— Только сейчас до меня дошло, — заговорил через некоторое время, — только сейчас…

— Все знаю, Эмиль, это мерзко, но давайте побережем нервы.

— Нет, вы послушайте! Я думаю: как трудно нашему государству с его гуманизмом!.. Что же получается, Анна Павловна?.. А вы знаете, это червоточина.

— Что именно?

— Отношение молодых к своему долгу, к обязанностям. Под прикрытием лозунгов. Нет, то есть я хочу сказать, что не все молодые люди такие. Но если молодежь привыкнет под сенью свободы быть безответственной, это превратится в болезнь общества.

— Я сейчас думаю о другом. — И мама понизила голос: — Эмиль! Может, этот молодой врач не так уж невинен? Может, он в сговоре с Гжевским и остальными?

— Ну что вы!

— Никому уже не верю — Георгия Вахтанговича арестовали.

— За что?

— Не знаю.

Дядя растерянно умолк.

— Когда операция?

— Завтра. Его уже готовят. Не бойтесь, я теперь ни на минуту не отойду от него.

— Господи! — мама сжала лицо ладонями, — Кто будет оперировать?

— Хороший хирург, порядочный человек.

— Страшно.

— Возьмите себя в руки.

— Вы тут не ссорьтесь ни с кем, Эмиль. Проводите свою линию, но не ссорьтесь. Я бы этого врача убила своими руками, но не в этом сейчас дело. Чувствую, битва только начинается.

На другой день мама узнала, что за папой числится большая сумма денег и, пока не выяснится, куда делись эти деньги, его жалованье нам не дадут. Главный бухгалтер предложил маме деньги, так сказать, неофициально:

— А как будет получать жалованье, вычтем эту сумму.

Мама вспомнила: в прошлом году папа рассказывал про этого главбуха: дал одному нуждающемуся сотруднику деньги из кассы без расписки, а тот взял и умер. Пришлось Михаилу Силовановичу погашать из своего кармана.