Там, где ночуют звезды - [69]

Однажды, осенней ночью, соседка за стеной сломала стену молчания между нами. Клара вошла ко мне без церемоний, как к старому знакомому, и голосом, похожим на звук лопнувшей струны, очень тонким и благородным, попросила, чтобы завтра я пришёл на похороны её мужа.

Она говорила не по-испански, а на языке, который мне близок. Но и этот язык дрожал испанской мелодией.

— Мануэль не проклинал смерть. Только показал ей фигу и угас.

2

Помню это кладбище, когда оно только родилось, и вот оно уже пригрело дедов, бабок и внуков.

Сколько пальцев осталось у двоих солдат-инвалидов, столько народу, считая меня, Клару и могильщика, было на похоронах.

По лицу Клары дождём струилась чёрная вуаль.

После «Эйл моле рахамим»[50] у глиняного холмика остались двое: я и Клара. Холмик напоминал горб Мануэля. Могу поклясться, Клара тоже так подумала.

Наши ноги прилипли к сырой глине вокруг могилы. Эта глина, подумал я, объединяет нас. Она — наша пища, наша вечная диета.

На могилу Клара уложила спать букетик хризантем. Потом, освободившись от глиняной гравитации, подошла ко мне:

— Всех этих, кто только что ушёл, я не знаю. Друзья Мануэля. Он с ними в бридж играл. Мои друзья тоже здесь, но их не видно.

Я огляделся по сторонам. Где же её друзья, за надгробиями, что ли, прячутся? Но вокруг не было ни одной живой души.

— Знаете, кто мои друзья? Это слёзы.

Из-под чёрного дождя вуали сверкнули две маленькие молнии.

Вскоре пошёл настоящий дождь. Капли запрыгали по холмику, как рыбки из ячей тяжёлой растянутой сети.

— Я провожу вас домой. Адрес я знаю. — Я взял Клару под руку.

Прислушиваясь к шуму дождя, я подумал: это не дождь шумит, а мертвецы воюют под землёй. Как же потом узнать, кто выиграл войну?

Кларина вуаль выросла, накрыла нас обоих, накрыла всё кладбище. Потемнело, как перед бурей.

3

Клара открыла, мы вошли, она сняла чёрную вуаль, и стало светлее. Так выглядит жемчужина, когда её вынимают из раковины.

Я присел за столик, инкрустированный фигурами ацтекских богов. На стене висел портрет Мануэля. Гораздо моложе, чем когда я его знал. Усы — как два серпа. Лацканы увешаны медалями. И никакого горба.

Клара исчезла на кухне и вскоре, держа спину очень прямо, вернулась в комнату с двумя чашками кофе. По её лицу пробежал оттенок хризантем, оставленных на могиле. Она села напротив. Глотнула чёрный напиток, и молния опять сверкнула в её глазах.

— Я знаю, о чём вы думаете…

— О чём думаем мы оба: вы много лет носили чёрную вуаль внутри, пока на кладбище не достали её из-под кожи и не надели сверху.

— Хватит думать, о чём не положено. Чем читать чужие мысли, прочтите лучше цифры.

Клара закатала рукав тонкой блузки и протянула ко мне руку, словно выточенную из слоновой кости.

Я увидел ярко-синие выколотые цифры.

— Хорошо, что мы не знаем друг друга, даже если можем читать чужие мысли. — Клара спрятала цифры под рукавом. — Я знаю, что вы думали, когда наши взгляды сталкивались без слов. Вы думали: высушивая грязь, солнце не становится грязным.

— Нет, Клара, такого мне в голову не приходило. Я думал вот что: вы женщина с чужим лицом.

— Раз вы смогли так подумать, пусть рассыплется невидимая стена между нами! — Обоими кулаками она ударила по ртути воздуха над столом, и ртуть шариками раскатилась по всей комнате. — Никто до вас не заметил этой страшной правды. Если вы смогли так подумать, я сниму перед вами губы.

4

В комнате нас было четверо: Клара, я, портрет Мануэля и кошка — дама с мужскими усами. Наверно, Клара не захотела говорить при свидетелях и предложила сесть на застеклённом балконе за парчовыми шторами.

Она принесла ещё две чашки кофе, и меня не удивило бы, если бы она стала пить, глотая своих друзей — слёзы.

— Чем дольше живу, — начала она, — тем сильней во мне вера, что я пока не родилась. С другой стороны, есть во мне ещё чья-то жизнь, не моя. Про самоубийцу говорят: покончил с жизнью, а ведь на самом деле он покончил со смертью. Сейчас объясню. Если не скажу этого теперь, то на этом свете не скажу уже никогда. Как я только что выразилась, сниму перед вами губы.

— Не слышал раньше такого выражения.

— Оно не моё. Так говорят там, откуда я приехала.

— Но губы — ваши.

— Наверное.

Звонит телефон. Клара исчезает за шторой и вскоре возвращается:

— Друг Мануэля. Из тех, с кем он в бридж играл. Хочет приехать меня поддержать. Но я сказала, не сегодня, плохо себя чувствую. Я сняла трубку, чтобы нам больше не помешали.

Внезапно град — железная саранча — набросился на балкон и в одно мгновение сожрал электрический свет. Когда опять стало светло, саранча сползала по стёклам, в агонии трепеща крыльями. Передо мной сидела другая женщина: женщина со своим истинным лицом.

— Вот теперь я настоящая Клара. Если ваши глаза хотят пить, пусть пьют моё лицо, пока оно не прогоркло, — улыбнулась она надтреснутой улыбкой. — Вечно лишь прошлое, которого уже не существует. Раньше я была своей лучшей подругой, Гелой. Это моя подруга детства. Мы обе были единственными дочерьми. Кроме мамы, я никого не любила так же, как Гелу, девочку со светлыми волосами и светлой душой.

Не будет большим преувеличением, если я скажу, что в лагере смерти мы друг с другом делились воздухом. Дьявол — не предатель, но я её предала: когда сожгли маму, я больше не могла жить. Я побежала к электрической проволоке, чтобы тоже сгореть. Но мне не повезло. Охранники с электрическими собаками решили, что я хочу бежать из лагеря. Меня схватили и приговорили к повешению. Сколько же мне тогда было? Восемнадцать. И хотя жизнь так коротка, а смерть так долга, меня это не беспокоило. Лишь бы освободиться. Когда мне явился ангел смерти, я поцеловала его.