Там, где ночуют звезды - [70]

И опять удача от меня отвернулась: когда перед толпой согнанных кнутом женщин офицер выкрикнул мой номер, Гела рванулась к виселице. Одна зажала мне рот, другая вцепилась в плечо, и никто не успел и глазом моргнуть, как Гела уже качалась между дымом и землёй.

Тогда её лицо и приросло ко мне. Да, я осталась в живых и живу с чужим лицом.

5

Клара выключила свет на балконе.

— Не хочу, чтобы вы видели двух женщин, когда с вами разговаривает одна. Есть и ещё одна причина: соседи увидят свет, придут.

От града не осталось и следа.

Ночь всеми звёздами заглядывала на балкон.

Я прервал молчание:

— Может, я тогда и звёзды погашу? Видите, как низко они опустились, как близко? Им даже не надо высаживать стёкла, чтобы к нам войти.

— Нет, если бы я хотела жить, они бы меня спасли.

— Как?

— Почти все женщины из лагеря остались лежать в яме застреленными. А я — мёртво-живой.

Ночью яма засветилась драгоценными камнями, жертвы успели их припрятать. Та, которая сняла перед вами губы, выплыла из акульей пасти земли. Трудно было отличить рассыпанные бриллианты от рассыпанных звёзд. Злое начало было велико. Видно, Гела решила меня испытать. Но я выдержала экзамен: схватила пригоршню звёзд и бежала с ними. Меня поглотил и спас — лес.

6

В лагере Гела рассказала мне о младшем брате своего отца. Этот брат жил в одной испаноязычной стране. А я рассказала Геле о тётке за границей. Мы надёжно записали в памяти их имена и адреса.

Оставшись в живых, я захотела попробовать медовый вкус небытия. Я спрашивала себя: «Зачем создан человек?» И сама себе отвечала: «Чтобы он мог задавать вопросы…»

Я стала как запечатанная бутылка с тайной затонувшего корабля. Бутылка, которую последний живой матрос успел запечатать и пустить по волнам. Куда волны меня принесут, чьи руки выловят из воды и узнают тайну моей жизни?

Тогда моя тётка уже пребывала в раю, там, куда рано или поздно попадают все тётки. Я написала младшему брату Гелиного отца. Жёстко, без сантиментов рассказала, как Гела выхватила у меня петлю.

Очень скоро от него пришла телеграмма: чтобы я оставалась там, где я есть (я тогда находилась среди освобождённых в Ландсберге), и он прилетит меня увидеть.

Чем его так разбередило моё письмо? Я почти не успела об этом поразмышлять: он приехал. Насколько я поняла, хотел не только увидеть лучшую подругу Гелы, но и себя показать: коренастый, низенький, ростом мне по плечо. Череп с залысинами, мышиная седина. Ладно бы хоть шляпой голову прикрыл — так нет же; хоть бы борода была пострижена, причёсана, без колтунов — нет; хоть бы широкое пальто надел, чтобы горба было не видно — нет; так мало того, при первой же встрече он сделал мне подарок — жуткий приступ астмы. Я подумала, сейчас загнётся. А ведь мы и разговаривать-то не могли. Я не знала испанского, а он — ни одного из двух языков, на которых я говорила. Но самое интересное: мы друг друга поняли. И если бы мы оба были глухонемые, всё равно поняли бы. Как вы догадались, это был Мануэль.

В нём привлекало именно то, что он выставляет напоказ лысоватый череп, ужасную бороду, острый горб и астму. Его родство с Гелой тоже сыграло роль. Признаюсь: будь он молодым, стройным красавцем, я бы не смогла к нему прикоснуться.

Меня не смутило даже, что в своей испаноязычной стране он разводит лошадей. Едва закончился приступ астмы, он тут же показал мне серию фотографий со своими лучшими конями. По-испански, вставляя еврейские слова, он рассказывал о них с такой страстью, с такой нежностью, что так даже герои любовных романов не говорят.

Мануэль увёз меня с собой. Я вышла за него замуж.

Каждый из нас начал играть свою роль: Мануэль разводил лошадей, а я писала воспоминания. Писала для единственного читателя: для Гелы.

Детей у нас не было. Да, Мануэль с гордостью рассказывал мне, что у него есть замечательный сын, Цезарь. Один из его жеребцов. Этот Цезарь трижды брал первый приз на скачках. Но после третьей победы случилось несчастье. Цезарь упал и сломал обе передние ноги. Его забальзамировали и поставили в мавзолей, специально для него построенный. Народ не перестал поклоняться своему кумиру.

У меня к Мануэлю никаких претензий. Его любви хватало и на меня. Ему дали медаль за развитие коневодства в стране. На церемонии вручения, в присутствии президента, он выкрикнул во весь голос: «Кто сказал, что Бога нет? Моя жена — вот Бог!»

7

Неужели ночь за окном рассеклась, и день шагает посуху, как при исходе из Египта?

Клара дремлет с открытыми глазами. Лицо медленно меняется, словно тлеющие угли превращаются в белёсую золу. Сейчас она Клара, а сейчас Гела. Может, она бросила себе в кофе таблетку снотворного?

Я ужасно хочу дослушать её историю до конца. Если она уже сняла передо мной губы, второй раз она этого не сделает. Но я должен обуздать свой эгоизм и оставить её в покое. Я накрываю её шалью и отступаю на несколько шагов.

Клара вздрагивает.

— Мой дорогой друг и сосед, не оставляйте меня в одиночестве, вернее, в моей двойственности. Я почти всё рассказала. Вы же писатель, да? Не понимаю, неужели вам не любопытно узнать судьбу моих воспоминаний, сотен исписанных мною страниц?