Там, где мой народ. Записки гражданина РФ о русском Донбассе и его борьбе - [19]

Шрифт
Интервал


То, что русские культура и духовность были фундаментом здания советской цивилизации, более всего проседавшим под тяжестью его конструктивных недостатков, — болезненная проблема, на которой хотелось бы остановиться подробнее. Сказанное, повторюсь, касается и русского народа в целом. Другие народы СССР, русифицируясь и приобщаясь благодаря русским к европейскому культурноценностному полю, одновременно активно развивали национальное самосознание, нередко, вновь повторюсь, с нуля, сами же русские в это время денационализировались. В результате к 1991 году в советских республиках сформировались полноценные нации, в автономных республиках, краях и областях РСФСР — квазинации. Русские же сплошь и рядом считали, что даже лишний раз упоминать свой этноним как минимум странно, как максимум — сродни шовинизму. Именно поэтому очень долго не приживалась и до сих пор полноценно не прижилась «русская правозащита» — помощь русским СНГ, Прибалтики и национальных образований РФ, а также тем, кто пострадал от этнической преступности в традиционно и преимущественно русских регионах. Именно на этих комплексах и предубеждениях десятилетиями паразитировали многие прочие русофобские издания и площадки, имевшие к тому же серьезнейшие ресурсы и рычаги влияния.


Где-то весной 2014 года люди окончательно поняли, что все эти «Грани слоновьего сноба» никакие не антифашисты, борцы за свободу и наследники традиций Гоголя, Лермонтова и Салтыкова-Щедрина, бичующие Россию по причине сильной боли за неё, любви к ней и желания искоренить её пороки (хотя насчет Салтыкова-Щедрина, как я уже писал, они отчасти правы). Но долгожданное прозрение насчет своры отпетых русофобов снимает лишь крохотную часть проблем. Национальное самосознание что к интеллигенции, что к простым обывателям возвращается с огромным трудом и скрипом.


Расскажу случай из жизни. Стою в большой очереди в паспортном столе. Три женщины в возрасте, только здесь и сейчас познакомившиеся, обсуждают лень паспортистов и наглость желающих прошмыгнуть вне очереди. Следующим в кабинет к паспортисту должен идти я, но в предбанник заходит даже уже не помню какого пола человек, просит пропустить, ему буквально на секунду (так в итоге и вышло, спросил что-то и ушел). Я пропускаю. Женщины неодобрительно цокают языками — незачем поощрять наглецов. Неосторожно говорю: «Ну, русские должны помогать друг другу!» Как они реагируют! «Ахаха! Ага-ага! Русские, ага! Напомогали друг другу! Нашел причину для помощи!» Одна рассказывает откровенно русофобский анекдот: «Грузин грузина спрашивает: Гиви, у тебя есть дом и машина? Есть, отвечает Гиви. И у меня есть! А вот у Тенгиза нет, давай поможем ему? — Давай! Разговаривают два армянина, у обоих есть дача, а у Арама нет, решают помочь с дачей Араму. Сидят русские: Вася, ты сидел? — Сидел! — И я сидел, а вот Колян не сидел, давай поможем ему сесть!» Две другие одобрительно гогочут, даже не понимая, что они сами же этот анекдот и иллюстрируют.


Как же мне это запало в душу! Не утверждаю, конечно, что при любом другом наборе участниц в 10 из 10 случаев была бы такая же картина. В 2–3 случаях — да, еще в 2–3 две русоедствовали бы, а одна отмолчалась, еще в паре случаев одна, начав бурлить и не встретив поддержки, быстро бы умолкла, еще в парочке все бы промолчали или даже меня поддержали. Хорошо, пусть даже в пяти случаях поддержали бы! Но это все равно недопустимо — всего 50 %.


* * *

В моем родном Ростове-на-Дону на одном из домов по улице Двадцатая линия можно увидеть мемориальную доску. Она сообщает, что здесь последние годы своей жизни провела Епистиния Федоровна Степанова, воплощение судьбы русской солдатской матери. У неё было пятнадцать детей, до взрослого возраста дожили десять. Один сын погиб в Гражданскую, один пал в 1939 году на Халхин-Голе. Шестеро не вернулись с Великой Отечественной. Сын Николай, второй по возрасту, вернулся инвалидом и умер от последствий ранений в 1963 году. Уже на склоне лет Епистиния Федоровна переехала с Кубани к единственной дочери Валентине, жившей и работавшей в Ростове. Здесь 47 лет назад, 7 февраля 1969 года, и отлетело последнее дыхание Солдатской Матери.


20-я линия в транспортном плане связывает центр города и проспект Шолохова, на котором находятся автовокзал, аэропорт, стадион ФК «Ростов» и много чего еще. Каждый третий ростовчанин бывает здесь минимум раз в неделю, каждый второй — раз в пару неделю, едва ли не каждый первый — хотя бы раз в месяц. Останавливается кто у доски, когда идет пешком? Проезжая в автобусе, осеняет себя крестом в память о рабе Божьей или хотя бы просто на секунду вспоминает, что это за доска и кому она посвящена? Да просто — обращает на доску внимание? Увы, очень мало кто. Человеческий поток и сознание каждого отдельного человека в этом потоке словно обтекает вниманием и переживаниями доску с выбитыми на ней словами.


В других городах и весях России память о Епи-стинье Федоровне, боюсь, еще слабее и прерыви-стее, хотя куда уж еще. И ведь не сказать, что о материнском подвиге Степановой не пишут и не говорят. В 2005 году вышла ее замечательная биография в серии ЖЗЛ. Списанная с нее фигура солдатской матери, пожилой женщины, сидящей на скамейке, изображена на гербе Тимашевского района Кубани, где Епистиния жила с семьей. Но обтекают и все тут.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.