Там, где мой народ. Записки гражданина РФ о русском Донбассе и его борьбе - [20]

Шрифт
Интервал


Именно так неугодную информацию блокируют на Западе. В Европе-то есть куча законов, запрещающих ревизию историю, крайне широко и своеобразно понимаемый шовинизм, всякую прочую всячину. В США же свободу слова оберегает Первая поправка, но те, кто пытаются раскрыть подноготную американской внутренней и внешней политики, показать закулисные механизмы, — те находятся в информационном вакууме, словно насильно накрыты шапкой-невидимкой. Строго дозированно снимаются фильмы о противостоянии хороших журналистов и «копов» плохим правительственным чиновникам и финансовым воротилам, призванные лишь запутать ситуацию и продемонстрировать якобы второе дно, на деле еще лучше маскирующее третье. А когда Стэнли Кубрик создал ленту «С широко закрытыми глазами», прозрачно намекающую на своеобразные нравы и целеполагание западной элиты, эта лента внезапно оказалась для него последней.


В России патриоты, герои и подвижники тоже находятся под шапкой-невидимкой. Запрещают ли писать и говорить о героях? Ни в коем разе, вроде наоборот. Но персональная память сохраняется о весьма немногих, героев в лучшем случае замечают в слившемся групповом качестве, в худшем… Зародившийся в Европе образ Неизвестного солдата именно у нас обрел символическое дословное звучание.


Схожая история с патриотизмом. Руководитель страны назвал его главной национальной идей, и это весьма похвально. Но легко ли в России быть патриотом? Патриоты из поколения в поколение предельно бедны, гонимы, опальны, преследуемы сторонниками общечеловеческих ценностей и интеграции с благословенным Западом, каждый раз под разным идеологическим соусом. Когда либералы доводят страну до катастрофы или войны, а обычно даже два в одном, патриоты идут на трудовые и военные фронты спасать отчизну. Они становятся героями… Дальнейшее сказано выше. У нас не нужно уточнять, что герой совершал свои геройства не за награду. Какие уж тут награды.


Боге ним, с государством. Но как же нация? Гражданское общество, костыль и одновременно суровый цензор и арбитр государственной политики?


Вновь коснусь бередящего душу феномена. На митинги в честь возвращения Крыма в родную русскую гавань собирались десятки тысяч человек. Ни в коем случае не утверждаю, что их туда загоняли по разнарядке, хотя такое тоже случалось. Факт в другом — крымское счастье было всецело и всемерно поддержано государственным аппаратом и официальными СМИ. А вот в случае с Новороссией позиция государства была не столь однозначной. И что, много участников собирали мероприятия по поводу Новороссии? Кстати, из десятков тысяч, радовавшихся на площадях Крыму, субботники в собственном дворе и собрания, посвященные домовым проблемам, посещают хорошо если десятки. Не тысяч, просто десятки. Понятно, русского человека такими мелочами не увлечь. Вот космос или целина — другое дело. Ну, вот вам Новороссия, вполне сравнимая по масштабу и значимости для судеб нашего народа. И? Ау! Где все?!


Каждый из нас за последние годы слышал от случайных и неслучайных собеседников рассказы о жадных и наглых донбасских упырях, объедающих нас в лагерях беженцах либо давящихся нашей гумпомощью без отрыва от родного пепелища. О том, как эти упыри в России требуют все больше и больше, считая, что мы перед ними в неоплатном долгу. Многие из нас твердо или хотя бы мягко обрывали эти разговоры, объясняя, что по одному или нескольким персонажам из миллиона нельзя судить обо всех? Что волну неприязни искусно провоцируют и раздувают явно недружественные русскому народу личности? Что Донбасс и его жители — русская земля и русские люди, оказавшиеся за границей вследствие геополитической трагедии и одновременно нелепости?


Чтим ли мы своих современных героев? Многие ли 23 мая 2015 года оторвались от просмотра Евровидения с очередными «Кончитами Вюрст», чтобы просто помолчать в память о трагически погибшем Алексее Мозговом?


Худо-бедно еще помнят Евгения Родионова, хотя из сотни остановленных на улице суть его подвига опишут в самом-самом прекрасном случае человек пять. А кто помнит Алдара Цыденжапова? Сохранился ли в вашей памяти майор Солнечников? Многие хотя бы разок поинтересовались состоянием здоровья настоящего русского офицера Серика Султан-габиева после его героического поступка?


Наш патриотизм похож на фантомные боли наоборот. При фантомных болях нет конечности, но есть ее мучительные физические ощущения. Наш патриотизм вроде на месте, довольно развит и упитан, только на деле боли и радости от него если и присутствуют, то… в основном протезные.


Некоторые, осознавая масштаб проблемы, успокаивают: вот начнутся по-настоящему серьезные испытания, и уж тогда народ встряхнется, мобилизуется, мы всем покажем кузькину мать. Сейчас испытания еще недостаточно серьезные? Чувство мобилизации уже пришло, может, где-то на подходе? Поймите, не случится ничего просто так, даже при начале совсем уж открытой войны. Мы атомизированы, примитивизированы, лишены национального чувства, стали, выражаясь деликатно, единицами потребительского общества, если без приукрашивания — жвачными существами. На Западе та же проблема, там все даже хуже. Но зачем нам пытаться оценивать себя тамошними мерками, у нас ведь духовность, соборность и русская душа. К тому же у Запада есть мощные экономические и военные козыри, отсутствующие у нас. Одолеть их можно только козырями людскими и духовными, а они в дефиците.


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.