Там, где бежит Сукпай - [46]

Около вокзала, выстроившись в ряд, стояли лошади, запряженные в легкие пролетки. Наталья Алексеевна взяла извозчика. Мы сели в пролетку. Высокие колеса мягко покатились по мостовой. Перед глазами замелькали дома, освещенные яркими огнями. Огней было много. Они переливались, как звезды, то близко, то далеко. Так вот он какой Бэали — Хабаровск! Сердце мое замирало от счастья.

Мы проехали через весь город и остановились около небольшого домика, в котором жила Бакланова.

— Вот и все. Приехали, — весело сказала Наталья Алексеевна. Она помогла мне сойти на землю. — Теперь иди за мной. Давай твою котомку.

В квартире Баклановой было светло. Оглядывая белые шторы на окнах, высокие стулья, кровать с железными блестящими перекладинами, большой стол, покрытый узорчатой скатертью, книги на полках, я вспомнил тайгу и подумал: «Как же Наталья Алексеевна могла ютиться в нашей юрте?»

Пока я рассматривал книги, перелистывая журналы с картинками, она приготовила ужин. Из большого, светлого, как серебро, самовара, мы пили чай и разговаривали, перемежая русские слова с удэгейскими. Всякий- раз, когда Наталья Алексеевна хотела мне что-нибудь сказать, она заглядывала в словарь.

— Завтра я устрою тебя в больницу, — сказала она. — Ты должен лечиться. А сейчас отдыхай.

Утром, когда я проснулся, ее уже не было. Она явилась в полдень вместе с Елизаровым. Я узнал его сразу. Он поздоровался со мной за руку.

— Здравствуй, товарищ! Ну как? Поедем в больницу?

— Га! — ответил я по-своему, обрадованный его появлением.

У ворот нас ожидала машина, Наталья Алексеевна вышла нас проводить. Она подала мне коробку печенья и как-то жалобно проговорила:

— Ты почему такой бледный? Боишься? Да? Не бойся.

Ничего плохого не будет? Ая битудзе![70]

Она захлопнула дверцу машины. Сквозь стекло я увидел, как девушка помахала рукой. Мы мчались по улице так быстро, что я не успел рассмотреть дома.

В больнице нас встретили девушки в белых халатах. Старый с седой бородкой врач смотрел мою ногу и потихоньку о чем-то беседовал с Елизаровым. У меня было не очень веселое лицо. Елизаров заметил это и ласково похлопал меня по плечу:

— Ничего, ничего, Джанси, Ты не унывай. Все будет хорошо. Ногу тебе вылечат.

Девушки взяли меня под руки и повели в ванную комнату. Переодетый во все белое и чистое, я лежал в палате на мягкой койке и, кое-как подбирая слова, отвечал на вопросы врача. Врач записывал всю мою жизнь… Так мне показалось…

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

В палате было светло. Днем в широкие окна глядело солнце, ночью под потолком горела круглая лампочка. С непривычки просыпаясь по ночам, я долго не мог уснуть. Лежал и слушал, как в коридоре под краном большого самовара звенят капли:

— Кланг-кланг-кланг…

Рядом со мной стояла такая же койка. На ней спал светловолосый мальчик. Мальчика звали Витя. У него тоже болела нога. Он ходил на костылях. Я полюбил Витю за то, что он никогда не унывал: то рисовал картинки, то мастерил из бумаги кораблики. Голос его птичкой звенел в палате. Я нарисовал ему тигра и назвал его по-своему.

— Куты Мафа…

Мальчик долго смеялся, поддразнивая меня:

— Куты, куты…

Витя дал мне букварь. Мы читали с ним вместе. Ночью, когда Витя засыпал, я доставал из тумбочки букварь. Теперь я уже знал все буквы, научился складывать слова. Это было так интересно. Оказывается, с книгой можно разговаривать. Но вот беда: няня в больнице ходит очень тихо. Не заметишь, как она подойдет и захлопнет книжку.

— Вы почему не спите? Ночью надо спать.

Но и во сне мне мерещились буквы. Я собирал их, как дрова, и складывал попарно, по три, по четыре. Я научился хорошо понимать русскую речь, хотя разговаривал плохо.

Однажды днем в палату вошла няня со свертком в руках.

— Кто здесь Джанси Кимонко?

— Я…

— Вот вам, возьмите…

Она протянула мне сверток и письмо. Откуда это? Дрожащими пальцами я развернул листок бумаги, на нем крупными печатными буквами было что-то написано. Несколько лет я хранил это письмо и всегда вспоминал, как долго мучился, разбирая его по буквам. В детстве гораздо легче было распутывать следы на снегу. Наталья Алексеевна писала, что когда я вылечу ногу, мы пойдем с ней в техникум народов Севера. Она уже побывала там и рассказала обо мне.

Два месяца я пробыл в больнице. Деревья за окнами уже стояли без листьев. В стекла стучали дожди. Осень пробудила в моем сердце тоску. Хотелось домой, к родным и друзьям. «По Хору теперь скоро пойдет кета», — думал я, лежа на больничной койке. С тех пор, как доктор обмазал мою ногу белой землей, он запретил мне вставать. Белая земля окаменела, стала твердой. Я боялся, что под этой каменной коркой погибнет моя нога. Но когда меня привели в операционный зал и сняли гипс, я понял, что зря боялся.

— Вставай на обе ноги, — сказал доктор, — теперь будешь понемножку ходить. Больно?

— Нет.

— Наступай, наступай хорошенько! — говорил он и сам притопывал ногой.

В палату я шел без костылей, опираясь на палочку. Теперь мне можно было гулять по коридору. В коридоре всегда кто-нибудь прохаживался. В углу за круглым столиком часто сидел мужчина в сером больничном халате. Правая рука у него была забинтована до локтя и неподвижно держалась на перевязи. Я несколько раз прошел мимо него. Он читал газету и не обратил внимания на то, что я рассматривал его так внимательно. Где я видел этого человека?