Там, где бежит Сукпай - [33]

— Зачем страдать? — усмехнулся Чауна. — Будем делать так: выберем людей, которые пойдут в город Бэали. Они все там узнают и все нам расскажут, как жить дальше будем.

— Вот правильно! — живо отозвался Дзолодо.

При этих словах Иванса резко встал и зашагал к берегу. На песчаной косе, где дымился костер, сидели старухи и женщины с ребятишками. Шаман зашел в свой балаган и стал что-то шептать. Тем временем здесь у костра шла оживленная беседа. Охотники выбирали ходоков в город. Кто-то заметил:

— Как будем разговаривать с властями? Никто по-русски не знает.

— Я думаю, надо попросить Василия Оненка. Пусть идет с нами. Он знает русский язык, — сказал Сесили.

— Где его найдешь? — задумался Чауна. — Японцы, наверно, давно ему голову отрубили. Он ведь партизаном был.

— Нет, нет, — возразил Сесили. — Русский охотник Жарков говорил мне, что Оненка здесь в Дакка-Бичевой. Когда большевики взяли власть, все тюрьмы раскрыли всех, кто напрасно там сидел, на свободу выпустили. Василий Оненка здесь. Надо за ним послать.

Весь этот разговор шел в течение дня. Мы с Кяундзей вместе с охотниками слушали.

— Плохо, когда не знаешь русского языка, — шепнул мне Кяундзя.

— Когда-нибудь научимся, наверно, как думаешь?

— Может быть, русские девушки научат? — подмигнул Кяундзя.

— Кяундзя! — позвал его вдруг Сесили. — Иди сюда!

Кяундзя оставил свое место, подошел к Сесили.

— Бери оморочку. Быстрее иди в Бичевукх Там найдешь Василия Оненка. Привезешь его сюда. Га!

На следующий день на берегу зашумели людские голоса. Василий Оненка, приехавший с Кяундзей, здоровался со всеми за руку, улыбался и давал советы, как лучше собраться в дорогу. Три охотника уходили в Хабаровск: Сесили Кимонко, Динчу Кялундзюга и Пэйнга Кялундзюга.

— Надо выбрать самый большой бат, — сказал отец, оглядывая опрокинутые кверху днищами лодки.

— Берите мой! — предложил Чауна.

У него был бат большой и удобный. Бат привели в порядок. Выскоблили снаружи и внутри, прогрели березовыми лучинами, чтобы легче был на ходу. Жены принесли своим мужьям котомки с юколой, табак в мешочках, соль в плоских берестяных коробочках. Вот уже все готово. Охотники надели самые лучшие халаты из тех, что уцелели, подпоясались, взяли шесты и весла. Вслед за ними по берегу идут мужчины, раскуривая трубки, женщины несут на руках ребятишек, подростки бегут впереди.

— В городе, наверно, опасно, — говорит моя бабушка, наклоняясь к Сесили, — будьте осторожны. Смотрите, чтоб не убили вас там.

— Сыновья! Идите хорошо! Возвращайтесь с удачей! — кричит Вакумбу.

Отыскав в толпе жену, Сесили обращается к ней со словами:

— Мать моих детей! Береги наших ребятишек. Смотри, чтобы здоровы были. Не пускай их к воде и к огню.

В ответ на эти слова молодая женщина, вторая жена Сесил и, по имени Киди, машет рукой:

— Возвращайся скорее!

На руках у нее маленький сын Сидимбу. Рядом стоит старший сын Еофу. Женщина смотрит на удаляющийся вниз по реке бат и украдкой смахивает слезы.

НА ПРОМЫСЕЛ

Вот и уехали делегаты в город. После их отъезда на берегу еще долго раздавались возбужденные голоса охотников, Шаман Иванса все время сидевший в своем балагане, подошел к ним. Вид у него был такой, как будто он один выстрелил в цель, остальные промахнулись.

— Теперь все пропадем, — заговорил он сердито. Вот увидите, русские придут и возьмут нас в солдаты. Напрасно меня не хотели послушать.

— Подождем, посмотрим, — спокойно ответил Чауна. Он готовил сетки, чтобы поставить их в тихой протоке. Глядя на него, другие охотники тоже взялись за дело: кто кует острогу, кто обстругивает шесты. Женщины отправились за ягодами, за грибами.

— Идем лучить рыбу, — сказал Кяундзя, кивнув в сторону верховий. — Я приготовил бат. Мать тоже пойдет с нами.

Она уже стоит на корме, не выпуская изо рта трубки.

— Га! Быстро не толкайте шестами, а то я упаду.

— Агей[65]! Возьми меня! — кричит нам вдогонку Санчи, Он бежит по берегу так же, как я бежал в детстве, когда взрослые уходили рыбачить. В руках у него маленькая острога.

— Стойте, — сказала мать Кяундзи, — надо взять его с собой.

— Пусть догоняет, — смеется Кяундзя.

Санчи уже поравнялся с нами, он размахивает руками, кричит. Потом бросается в воду, бредет, торопится. На глазах у него блестят слезы. Перед тем, как забраться в лодку, он подал мне свою острогу и вот уже сидит, счастливый, улыбается.

— Догнал…

Широкая река несет нам навстречу быструю воду, В воде отражается много солнц. Мы с Кяундзей сбросили рубахи. Жарко.

— Вот смотрите, сыновья, — обратилась к нам женщина, — там за этим лесом жил Магади-Мафа. У него был большой дом под железной крышей. Раньше, когда мы ходили по Хору, далеко было видно, как блестит крыша. Теперь нету. Наверно, убрали этот дом.

— Говорят, у него работали разные люди: русские, корейцы, удэ? — спросил Кяундзя.

— Да. Был он богатый и жадный. Обижал своих работников. Бил их палками. Есть ничего не давал. Мы боялись ходить в этих местах.

— Другие-то люди тоже страдали? Помните, как приходили купцы собирать байту? Это, наверно, Магади посылал их к нам?

— Вот и хорошо, что его убили…

— Ты не говори так, Джанси, грех ведь, — взмолилась женщина.