Там, где бежит Сукпай - [31]

Никто не спросил меня: какую девушку сердце мое выбирает? Отец сказал просто:

— Поедем за невестой.

Никто не спросил у невесты: какого парня сердце ее заметило? Железные котлы и расшитые узорами рубахи, копья и соболиный мех сделали свое дело.

У старого Нисулы была дочь Нэдьга. Когда мы остановились около юрты моей невесты, Нэдьга спряталась за амбаром и долго не выходила оттуда. В юрте запахло ханьшином[59]. Загремели банчки[60]. Нэдьга пришла, когда вокруг костра уже сидели гости. Она взглянула на меня украдкой и опустила глаза. Круглые ямочки на ее румяных и смуглых щеках дрогнули и разбежались в улыбке. Нарядная бордовая тэга прошелестела мимо меня. Звякнули на подоле побрякушки и смолкли. Девушка села в дальний угол.

— Будь хозяином, — сказал мне отец, подавая банчок с ханьшином. Я стал наливать вино всем по очереди. Подаю и кланяюсь:

— Выпейте за нашу судьбу…

И вот бат уже спущен на воду. Старший брат моей невесты вынес Нэдьгу на руках из юрты.

— Живите дружно. Не ссорьтесь. Не смотрите косо друг на друга.

Нэдьга села спиной к своему прошлому и смотрит вперед. Она не должна оглядываться назад, туда, где осталась юрта ее отца. Теперь у нее будет другая семья. Девушка молчит всю дорогу. Маленькие загорелые руки ее спокойно лежат на коленях, пока мы поднимаемся вверх по реке. Я изо всей силы налегаю на шест и чувствую, как к спине прилипает рубаха.

Вот и стойбище. Бабушка идет нам навстречу. Она берет Нэдьгу за руку и вводит ее в юрту, говоря:

— Наша юрта будет твоей юртой. Наш костер будет твоим костром. Наш бата теперь твой хозяин. Живите дружно.

Много лет спустя мы вспоминали с Нэдьгой, как странно лесной закон соединил нас под таежной кровлей.

…Однажды зимой, когда мы пришли на реку Тулами, чтобы поставить здесь свое временное жилище, случилась большая беда. На самом краю стойбища внезапно опустела юрта. Непонятная, быстрая, как вихрь, болезнь, стала переходить из одной семьи в другую. Отец явился встревоженный и сердитый. Бросил к костру охапку багульника.

— Делайте больше дыма. Опасность большая, — сказал он, отряхивая снег.

— Откуда такая болезнь пришла? — спрашивала бабушка.

— Там в низовьях, наверное, поймали, — говорил отец. — Охотники ходили к Дадзули менять пушнину. Дадзули-то умер. Вороны уже давно глаза ему выклевали.

— Грешно так говорить о шамане, — встрепенулась бабушка. — Или ты шутишь?

— Все правильно говорю, — возразил отец. — Эти купцы ничего хорошего нам не дадут. Зачем он связался с ними? Зачем на маньчжурскую сторону ходить стал? Наши-то охотники к нему с добычей шли. Хотели сменять на муку, на товары. Но не успели. Дадзули большую болезнь у китайцев поймал. Сам отправился на тот свет и нас всех погубит.

— Жена его где? — спросила мать, испуганно глядя на огонь.

В юрте уже запахло дымом багульника.

— Говорят, что Дадзули ушел искать загробную жизнь вместе с женой и сыновьями.

— А Лэтэ? — невольно вырвалось у меня.

— Все умерли.

Я вспомнил нашу последнюю встречу с Лэтэ и подумал: в загробном мире трудно будет найти ему невесту.

— Вот что, Джанси, — сказал мне отец, — становись на лыжи. Пойдешь вверх. Надо предупредить Яту, сказать другим людям, чтобы остерегались.

Нэдьга посмотрела на меня с тоской. Она приготовила котомку, положила туда четыре юколы и черемуховую лепешку. Из-под влажных ресниц сверкнули тревожные огоньки.

— Нигде не останавливайся, догди[61]… одежда твоя плохо греет. Замерзнешь…

— Боишься?

— Возьми меня с собой.

— Нельзя.

Я бежал быстро, как будто гнал сохатого. Лыжн мои, обшитые шкурой изюбра, плавно скользили по снегу. Около устья речки Сой стояла одна юрта. Тропу к ней замело. Возле юрты пустые нарты. Хозяин не успел унести продукты, которые привез. Мешочки с мукой и чумизой запорошило снегом. Я снял лыжи и подошел к двери. Ни собачьего лая, ни звука. Едва отворил дверь в юрте, послышался плач.

— Что такое? Что случилось?

Юма Кимонко лежит у костра голый. Он весь посинел, стал похож на утопленника. Около него плачут жена и дети.

— Брат мой! — сказал Юма. — Я приготовился умирать. Вот возьми и передай моей матери, — Он достал свечку и подал ее, говоря: — Пусть она молится большой звезде…

Я взял свечку и вышел из юрты. Всю дорогу, пока я бежал до устья Чукена, в ушах у меня звенел страшный голос Юмы. Было уже темно, когда я переступил порог жилища Яту. Увидев меня, Мангмукэй вскрикнул от неожиданности:

— Откуда ты, бата?

— Дайте мне переодеться. Потом буду рассказывать.

Яту достала какую-то рубашку, нашла новые улы. Голинка принес воды. Сидя у костра за ужином, я рассказывал обо всем, что случилось.

— Страшное дело, — мрачно заметил Голинка и позвал свою мать. — Ты слышишь, мать, наш Юма умирает?

Старуха сделала дымокур от болезни. Поздно ночью Голинка вместе с ней вышли на улицу. Оба взяли свечи. Я не знал, куда они отправились, и пошел за ними. Отыскав на небе созвездие Большой Медведицы, они стали молиться.

Цзалн бангиххиини[62]!

Пусть болезнь обойдет наши юрты,

Пусть она спрячется где-нибудь подальше

Не дай умереть нам, цзалн бангиххиини…

В эту ночь они выходили на молитву три раза. В морозном воздухе робко полыхало пламя свечи. Небо молчало. Лес молчал. Кругом было темно и тихо. «Цзали бангиххиини» наверно, не услышала молитвы лесных людей. Юма умер.