Там, где бежит Сукпай - [29]

Летом мы охотились за сохатыми. Зимой шли на собо-левку в верховья Сукпая. Вместе с нами охотился Голинка. Он жил на Чукене.

Я любил зимний лес. Еловые ветви с торчащими иглами сверкают на солнце, как соболиная ость. На ветках лежат хлопья снега, белые, как медвежье сало. Идешь по тайге на лыжах, и в душу просится песня. Когда поднимается ветер, он сбивает белые шишки с деревьев. Седой мох на ветвях «мамаса нюктани» (бабушкины волосы) раскачивается, падает вниз. Этот мох любят соболя. Они собирают его, тащат в свои норы, белки тоже этот мох в гнезда берут.

— Эй! Не торопись! Обожди меня! — кричит Кяундзя.

Я оглянулся.

Кяундзя догонял меня на лыжах с ружьем за плечами. Следом за ним шагал Санчи. Мои новые лыжи, подшитые сохатиными лапами, быстро скользят по снегу. Мы идем на кабанов. Кроме копья и ножа за поясом, у меня ничего нет. Но я не унываю. С хорошим копьем тоже не пропадешь.

— Пойдемте в правую сторону, в кедровник, — говорит Кяундзя.

— Я хочу спуститься вниз, вот сюда, — говорю я своим друзьям. — Гольду и Гол инка будут идти в обход, а мы пойдем справа и слева.

— Хорошо, — согласился Кяундзя. Вместе с Санчи они повернули вправо. Я пошел один.

Когда из лесу навстречу мне выскочило шесть кабанов, я понял, что это те секачи, которых вчера гонял Гол инка. Он видел шесть секачей, но не убил ни одного. Завидев меня, кабаны метнулись в кусты. Слышно, как они стучат клыками. Жутко. Попадешься к ним на клыки, ничего от тебя не останется. Но поблизости есть охотники. Трусить нельзя! Я бегу на лыжах по глубокому снегу, догоняю секачей. Они остановились в распадке, жмутся друг к другу. Я воткнул в снег лыжную палку, взял в руки копье. С размаху бросил копье прямо в крайнего секача. Он упал.

Остальные пошли на меня. Я бросил копье еще раз и снова попал. Рассвирепевшие животные подступают ко мне совсем близко. Я снова бросаю копьё и вижу, как падает третий кабан. В такой схватке нельзя было медлить ни одной секунды. Убегая от меня, они поворачивались ко мне снова как только чуяли, что я догоняю их, и натыкались не мое копье. Последний кабан выскочил из кустов и метнулся ко мне сбоку. Я снял лыжи.

— Хэ! Хэ!

Кабан захрюкал:

— Кунгэ-кунгэ…

Я ударил ему копьем в шею, попал в горло. Он упал. И опять поднялся. Теперь надо быстрее становиться на лыжи. Копье было все в крови. Я вытер его и пошел, оставив на снегу пять кабанов. Где же последний? Пока я возился с лыжами, пока вытирал копье, он успел убежать. По кровавому снегу я догнал его снова. Увидев меня, он ощетинился, навострил клыки.

— Чакпу, чакпу, чакпу, — слышу его урчанье.

— Хэ! Хэ! Гэлэгими![56]

Он крутнул хвостом, ударился мордой в снег, отфыркиваясь стал нападать. Снег, как дым, пошел от него кругом. Я ударил секача копьем. Но он успел поднять морду. Копье отскочило. Он схватил его и перекусил надвое. «Что же делать?» Желтые клыки близко, близко. Я быстро хватаю секача за уши и сажусь на него верхом. Пока он кружился и рычал, я достал нож, всадил ему под лопатку. Он упал, всхрапывая, обливаясь кровью.

Вечером, когда я пришел на табор[57], у костра уже сидели охотники. Варили мясо. Кяундзя и Санчи убили четырех кабанов, Гольду — одного, Голинка — двух.

— Как твои дела, сынок? — спрашивает Гольду.

Я говорю, что ехал верхом на секаче и едва-едва унес ноги.

— Так делать опасно, — старик покачал головой, — раненый кабан хуже медведя.

Наутро мы с Гольду пошли туда, где я оставил добычу. Увидев место побоища, залитое кровью, старик заметил:

— Манга! Опасный случай мог быть. Ты не делай так больше. Без ружья ходить страшно.

Я выбрал самого большого, жирного кабана и отдал старику. Он заулыбался.

— Чем же я отплачу тебе, сынок мой? Разве только удачи пожелаю. Пусть ветры тебя не трогают, пусть отцовский дым всегда струится н%д твоей юртой, пусть добрые люди всегда ищут огонь твоего костра. Живи долго!

Возвратившись с охоты, мы привезли много мяса. В тот же вечер к нам в юрту пришли соседи. Мать угощала их. Почти все стойбище сошлось к нам, как на праздник. Кяундзя остался со мной до утра.

— В этом году осенью черемуха цвела, — говорил Гольду. — Я видел. Старики правду говорят, что если осенью черемуха цветет, значит, снег будет глубокий. Верно получается. В эту зиму снегу много нападало. Охота хорошая. Значит, жить будем лучше.

— Раньше здесь еще больше зверя было, — вступил в разговор Голинка. — Сейчас меньше. Тигров много было. Это ведь правда, где кабаны, там и тигры.

— Конечно, — кивнул отец. — Тигр всегда ищет кабана. Ходит за ним, караулит.

— Я помню, раньше тигры тут тропы выбивали, ходили между юртами, — заметил Гольду, отодвигая чашку. — Теперь шумно стало. Люди ходят, пугают. Я знаю, как один раз, это еще давно-давно дело было. Зимой женщина встала к ребенку. Ребенок в люльке лежал, плакал. Она встала, набросила на себя халат, пока надевала улы, тигр просунул голову в дверь и утащил ребенка вместе с люлькой. Наутро нашли только щепки от люльки.

— Это, наверно, был тигр-разбойник, — сказал отец. — Законов не знал. Старший тигр, однако, не видел, а то бы наказал его. Такое дело не годится. У хорошего тигра всегда есть знак на лбу. Черное пятно «диндзя». Надо смотреть всегда.