Там, где бежит Сукпай - [34]

— Почему говорить нельзя? — вступился за меня Кяундзя. — Он был удэгейский царь, наверно? Теперь царей не будет. Богатые, бедные — все одинаковы. Все равно. Магади сидел бы в тюрьме.

— Ты зачем так сильно разговариваешь, сын мой? Не кричи.

— Верно, верно, Кяундзя. Теперь все царские начальники далеко. Я знаю, так говорил мне русский партизан Александр Петрович.

Недалеко от Амбана мы пристали к берегу. Там на самом берегу есть кедр, переломленный бурей. Кедровая смола, как мед, застыла в его золотистой древесине. Мы нащепали кедровых лучин на всю ночь» Санчи надрал тальниковой коры, длинной, как веревки. Мать связала лучину в пучки. Когда стемнело отправились за добычей,

Кяундзя стоит в носовой части бата, на самом гребешке, там, где привязан кедровый факел. Ярко горит смолистая лучина. Берега от этого кажутся темнее. Черный дым плывет над нашими головами. Я взял острогу и смотрю в воду. Вода светлая — дно видно. Хариус прошмыгнул так быстро, что я не успел взмахнуть острогой. Кяундзя тоже стоит с острогой в руках. Он поет:

Плывем, плывем вниз по реке.

Трещит кедровая смола,

Поймаем однако большого тайменя,

Плывем, плывем вниз по реке.

Мать сердится:

— Вот будешь так шуметь, Окзо[66] нам все дело испортит.

— Ничего, — говорю я, — он не услышит.

— Оло, оло![67] — кричит Санчи, увидев, как в освещенной воде кувыркнулась большая рыба. Кяундзя тем временем уже подцепил ленка.

— Ая… — тихо говорит мать. — Хорошо.

Насторожившись, мы смотрим в воду. И вдруг я вижу большого тайменя. Он выскользнул из-под бата и подпрыгнул, плеснув хвостом. Я с размаху ударил острогой и сам плюхнулся в воду. Чувствую, как гнется длинный черенок остроги.

— Помогай, Кяундзя!

Мы едва подняли тайменя вдвоем. Когда скользкое длинное тело рыбы забилось на дне бата, мать ударила тайменя топором по голове. Мокрый до пояса, я снова очутился на прежнем месте, опять ищу глазами добычу.

— Еще бы такого, — радуется Санчи.

В ту ночь мы поймали пять тайменей, много хариусов и ленков. На рассвете пристали к большой, усыпанной мелкими камешками, косе. Запылал костер.

— Ешьте талу, сыновья. Вы хорошо поработали, — говорила мать. Лицо ее светилось радостью.

Утром, возвратившись домой, я застал в нашей палатке гостей. Яту и Голинка сидели в кругу нашей семьи, разговаривали. Они вчера приехали сверху. Явился и старый Гольду со своей женой. В соседней палатке слышался громкий голос Дзолодо. Кимонко и Кялундзюга жили теперь на одной косе. Женщины чистили рыбу, делились новостями. Они давно не видали друг друга. Те, что жили на Катэне, те, что бродили по Чукену, кочевали по глухим протокам, все собрались сюда.

— Вот так надо теперь жить вместе, — рассуждал Гольду. — Будем ждать, какие новости привезут нам делегаты. Сколько дней-то прошло, как они уехали?

— Семь раз солнце всходило после них, — отвечал отец. — Наверно, придут с пустым батом.

— Нет, я думаю, власти должны помогать, — возразил Гольду.

Прошло еще три дня. Каждое утро Киди выходит на берег, сидит там и смотрит: не видно ли за кривуном знакомого бата. Каждый вечер она спускается к воде. Так изюбр ходит потихоньку, когда ищет водоросли. Я поделился с ней своим уловом. Однажды перед вечером Кяундзя пришел к нашему костру и отозвал меня в сторону:

— Пойдем к Дакка, где живут русские. У нас ведь есть рыба. Сменяем. Что-нибудь привезем.

— Идем!

Мы положили в бат тайменей и пошли вниз по реке, С нами Нэдьга. Она испуганно смотрит по сторонам:

— Не вступайте с русскими в спор. Будет плохо, — предупреждала бабушка, узнав, что мы едем в Бнчевую.

Вот мы пристали к берегу. На высоком обрыве стоял старик с белой и длинной бородой. Увидев его, Нэдьга засмеялась:

— Какая длинная борода! Все равно, как белый мох на старом кедре.

Через несколько минут сбежалось много ребятишек. С криком: «Орочоны приехали! Орочоны приехали!» Они пустились с обрыва на косу и остановились перед нами. Глаза у них были светлые. Волосы будто метелки сухоз травы, будто золотистые стружки. Они улыбались так хо рошо, словно знали нас давно.

— Сугдзя[68] надо? — едва подбирая слова, спросил Кяундзя.

Ребятишки переглянулись, не понимая. Старик спустился с обрыва, поздоровался с нами, что-то громко сказал детям, они исчезли, оставляя за собою пыль.

— Ходи туда! Ходи туда! — указывая рукой наверх, заговорил с нами старик. Он взял одного тайменя.

— Чего он хочет? — встревожилась Нэдьга. — Я одна здесь не останусь. Никуда отсюда не пойдем.

Старик вынул из кармана деньги. Отсчитал несколько бумажек. Протянул их Кяундзе. Потом пришли русские женщины. Они купили у нас всю рыбу, постояли, поговорили между собой и ушли. Когда мы уже столкнули на воду бат, опять появились дети. Самый большой мальчик нес в руке железное ведро, доверху наполненное розовыми, крупными как кедровые шишки, плодами. Он высыпал в бат все ведро, говоря что-то непонятное.

— Картошка, картошка.

Возвращаясь домой, мы пожалели, что не поднялись на берег, в деревню. Бревенчатые избы с большими, светлыми окнами напомнили мне Самаргу. Там я впервые уви дел русских. Только там было море, а здесь шумная рек; сверкала под солнцем прозрачной светлой водой. Далею было слышно, как кричали петухи. Разноцветные платья женщин мелькали на высоком берегу и, пока деревня не скрылась из виду, Нэдьга все посматривала туда и молчала..