Так и кончается мир - [3]

— Дома горят.

— Горят.

— Идиоты. В наш тоже могут шандарахнуть.

— Могут.

— Но ведь это жилой дом!

— Заткнись, — оборвал я вопль, поднимая с тумбочки сигареты. — На, покури.

Юра торопливыми, трясущимися пальцами вытянул из пачки сигарету. Мои руки были не в лучшей форме, спичка долго чиркала о коробок, а затем пламя нервно плясало, пока мы прикуривали.

— Знаешь, — Юра выдохнул дым, — до сих пор кажется, что это не с нами происходит, видим кино. Проснемся и никаких кошмаров. Тебе не страшно, Андрей?

— Страшно, — признался я. — Пойду, наберу в ванну воды, может её как и свет, пока не отключили?

— В такое время воды и так не бывает, — остановил Юра.

— Отчего шоколадки не растут на кроватке? 0тчего у птичек нет рукавичек?

— У тебя что, крыша поехала?

— У меня нет, у них — да, — я кивнул на окна. Дым черным саваном заволок горящую десятиэтажку. В центре города слышалась ожесточенная перестрелка, там находились Дом Советов и Белый Дворец Президента.

— Пойдем, водки выпьем, к утру все закончится. Войны без жертв не бывает, — философствовал Юра.

— Этой жертвой в любую минуту можешь оказаться ты.

— Может быть, может быть…

Мы вернулись в зал, Юра протянул наполненный фужер, хихикнул:

— Глупая ситуация, нереальная, давай выпьем за то, чтобы к утру дурдом закончился.

Я пожал плечами, думая о том, что утро наступит не для всех. Шальной снаряд, выпущенный сумасшедшим танком, запросто может влететь в дом и поднять всех на ударной волне в рай. Мы выпили.

— Ух, — выдохнул Юра, — эта зараза должна успокоить нервы. Выпьем ещё по одной и я сбегаю к своим: проверю, как они там.

— Наливай и беги.

— Ты играл в фильмах про войну? — спросил Юра, наполняя фужеры.

— Я мало играл в фильмах, последним был боевик.

— «Угонщик»?

— Ага, роль злого и ужасного террориста, похитителя самолетов и красивых девушек. Господи, какая чушь. Особенно финал, когда главный герой фильма, кэгебешник Рябцев разделывает меня под орех и выбрасывает из самолета. Вот и вся война.

— Мне давно советовали уехать из этого города куда-нибудь в Россию, или к теще, в Минск. Дотянул, — мрачно заметил Юра.

— Федерация гарантировала не начинать боевых действий, — язвительно заметил я. — Совсем недавно выступал какой-то генерал, говорил, чтo идут переговоры и конфликты будут урегулироваться мирным путем.

— Нашим генералам нельзя верить. Выпьем?

Выпили с ожесточением и озлоблением на невидимых серых кардиналов, пытающихся неудачно играть роли завоевателей и втягивающих в свои игры простых людей, меня, Юру.

Я ненавидел, меня бесили люди, разрабатывающие теории винтиков и болтов. Они — инженера наших жизней и душ, потому что только они ведают дорогу к единственному и светлому будущему. Грязное дело — политика. Подумаешь, у винтика срезалась резьба — заменим иным, благо винтиков в царстве-государстве хватает. Вставят новенький, смазанный машинным маслом, не спрашивая, хочет того этот винтик-человек или нет? Разве это свобода, когда судьбами распоряжаются серые кардиналы-инженера. Они любуются собой перед зеркалами в саунах и банях, в роскошных кабинетах, любуются своими рожами, заполняющими экраны телевизоров. Их показывают чаще, чем голливудских и останкинских звезд. Они считают, что их имена и поступки, вершат историю, создают государства, меняют мир. Как они жалки и нелепы, эти государственные обезьянки. Господи, какая это гнусность. Ненавижу. Мы хотим жить: просто, нормально, по-человечески, самим отвечать за свою жизнь, выбирать.

— Ты чего? — Юра постучал меня по плечу.

— Ничего. Сколько живет человек — никогда не меняется. Так и остается зверем, потому что вожаки, с ярким инстинктом самовыражения, не дадут измениться. Удивляюсь, как легко заставить человека идти и убивать себе подобных. Неужели так жаждем крови и убийств, подчиняясь глупым призывам: «За Родину!». За чью, если она на всех одна? Мрачный зверь-убийца чутко спит на поверхности нашего сознания и послушно просыпается под генеральские окрики и визг популярных политиков. Лоск и блеск цивилизации мгновенно слетает с нас, когда просыпается зверь и объявляется самодовольный и самоуверенный негодяй, декларирующий: «Ребята, всю ответственность беру на себя. Они — плохие, сказали на нас — хороших, что это мы плохие. Они неправильно сказали и неправильно живут. Защитим Родину от опасности! Вперед!». Ответственности с нас никто не вправе снимать. Она взвалена на наши плечи, поверх креста и с каждым годом давит и гнет все сильнее и сильнее. Мы ложью пытаемся успокоить совесть: зверь проснулся, ответственность снята, дано согласие убивать ради Родины «неправильных» людей. Но и неправильные будут убивать, защищаясь, потому что для себя они «правильные». Спрашивается, какого хрена нам это надо?

— Ага, Андрюха, давай выпьем за всё хорошее.

— Успеем, не гони коней.

— Мне страшно, — признался Юра.

— За свою шкуру боишься?

— Страшно, но не за себя…

— Знаю, за своих боишься?

— Не только. Страх вездесущ, ты должен понять, все-таки на актера учили.

— Я лицедей, показываю то, что было. Расхождения не должно быть, так говорит режиссер. У него нет актеров, все лицедеи. А, страх, Юрик, не подсознание — наше второе Я. Оно всегда должно вопить и пищать внутри нас, при любой опасности. Парадокс в том, что и к нему человек привыкает: мы сидим, выпиваем, несем чушь и стараемся не обращать внимания на то, что творится за стенами квартиры. Горят дома, тарахтит крупнокалиберный пулемет, ревут вертолеты, кто-то в этот момент умирает, а кто-то нажимает на курок автомата. Привычка? Или страусиная позиция — делать вид, что ничего не происходит, когда со всех сторон грозит опасность.