Таёжная речка Акшинка - [8]
— Сокровища Али-Бабы́, — сказал юноша. — Несметные богатства.
Камни были разные: белые, чёрные, красные, синие, с жёлтыми пятнышками, с розовыми жилками, с серебристыми крапинками, большие и маленькие, гладкие и шероховатые…
Было видно, что этот паренёк — шутник.
— Вы, может быть, не верите? — спросил он, заметив мою недоверчивую улыбку. — Ну так скажите, что это такое, по-вашему? — И показал мне грязновато-серый камешек с золотистыми крупинками и кристалликами.
— Наверно, алмаз, — сказал я, смеясь. — Алмаз или золото.
— Почти точно. Это пирит. С примесью меди. Тут столько меди, — оживляясь, продолжал он и ткнул пальцем себе под ноги, — что хоть сейчас тащи сюда печь для плавки.
Юноша начал перебирать камни.
— Золото, говорите? Есть и золото. Пожалуйста. Вот эта жёлтая жилка в кварце. А это серебро вместе с цинком и свинцом. Серебро, свинец и цинк почти всегда встречаются вместе, как родственники. Так и живут сообща…
Никогда не думал я, что вокруг нашей поляны под толстым слоем травы и земли прячутся такие богатства. А паренёк всё показывал и показывал нам разные камни, и это были не просто осколки породы, а каменный уголь, олово, боксит, из которого добывают алюминий.
Вот какие богатства отыскали в тайге комсомольцы-геологи. И когда мы простились с ними, когда двинулись домой, к нашей палатке на берегу реки, ноги мои словно сами собою старались ступать осторожно, будто бы я в самом деле шёл по россыпям алмазов или по золотым самородкам.
Впрочем, так оно и было. Кто знает, сколько ещё неразведанных сокровищ таит в себе Забайкальская земля!
Хитрые сороки
Первыми вестниками осени в Забайкалье бывают деревца и кустики, что растут на вершинах сопок. Осень разукрашивает их листву в золотые, красные, оранжевые цвета, словно вывешивает повыше над тайгою разноцветные флажки, чтобы все в лесу знали о её приближении.
А внизу, у подножий сопок, лес ещё зелёный. Только кусты низкорослой черёмухи украшают себя, как бусами, гроздьями чёрных крупных ягод.
Много таких кустов росло на поляне возле нашей палатки. Ягоды можно было есть, просто срывая с веток. Можно было класть их в чай. Он становился ароматным, с вязкой приятной кислинкой.
Но не только нам с Василием Васильевичем пришлись по вкусу ягоды черёмухи. Почти каждый день на поляну слетались сороки. В Забайкалье сороки не такие, каких я привык видеть под Москвой. Перья у них голубоватые, на головках — пушистые чёрные шапочки. Их так и называют — голубыми. Но они ничуть не менее крикливы и непоседливы, чем их обыкновенные северные родственницы.
Вечером, ближе к закату, эти длиннохвостые лакомки долго перекликались в сопках за Акшинкой: «Крьрьрьрь-кья-кья-кья!..» А потом шумной горластой стаей облепляли кусты, перепархивали с ветки на ветку, кричали и ссорились. Должно быть, из-за ягод покрупнее и послаще.
Часто так слетались они на свои пиршества, пока их голоса не потревожили сокола-сапсана, который жил в расселине скалы на верхушке сопки.
Однажды на закате, собравшись в стаю, сороки, как обычно, слетелись к нашей поляне. Ягод на кустах оставалось уже немного, и птицы особенно горячо спорили, треща без умолку и раскачиваясь на гибких ветках.
Вдруг над поляной пронеслась стремительная тень. Это был сокол. Он ринулся на сорок с высоты, сложив крылья, превратившись в упругий комок, готовый к смертельному удару. Эту зловещую тень сороки заметили, несмотря на ссоры. В один миг все они, будто по команде, метнулись с кустов в траву. Должно быть, им хорошо было известно, что смелый охотник, сокол, редко нападает на добычу, которая сидит на земле. Поэтому-то и расселись они под кустами и сразу притихли.
Словно самолёт на бреющем полёте, сокол скользнул над поляной и взмыл в небо.
Однако опасность ещё не миновала сорок. Над кустами появился новый враг — большой бурый коршун. Едва он распластал широкие крылья и вытянул лапы со страшными когтями, как сороки с громким «крьрьрь, крьрьрь…» взлетели и стали порхать среди кустов.
Не знаю, кто научил их спасаться таким образом от коршуна. Но, наверно, они знали, что этот хищник легко хватает птиц, сидящих на земле или на ветках деревьев, и никогда не гоняется за летящей добычей.
Беспокойно крича, сороки сновали над поляной. А коршун летал, беспорядочно и неуклюже махая тяжёлыми крыльями, подобрав свои кривые когти.
В эту минуту воздух рассекло свистом острых крыльев. «Йя, йя, йя!.. — прозвенел в синеве неба боевой клич сокола. — Я хозяин этих мест! — будто бы кричал он. — Кто смеет охотиться в моих владениях?!»
Сороки оказались между двух огней. Что им было делать? Садиться на землю, спасаясь от сокола, или порхать над поляной, увёртываясь от неповоротливого коршуна? И, если бы коршун и сокол сумели договориться, плохо пришлось бы хвостатым лакомкам.
Но хищники не договорились. Издавая боевой клич, сокол налетел на коршуна, и тот поспешил убраться прочь подобру-поздорову подальше от поляны. Но мы с Василием Васильевичем ещё долго слышали вдали звонкий и грозный клич: «Йя, йя, йя, йя!..»
Чем кончилась схватка сокола с коршуном, мы не знали. А сорокам и подавно было не до любопытства. Скорей бы хвосты унести! Всей горластой стаей они вспорхнули и полетели за Акшинку. Их пронзительные голоса мы слышали в лесу на сопках до самых сумерек. Наверно, они хвастались друг перед другом, что хитрей их нет в тайге ни птицы, ни зверя…
