Таёжная речка Акшинка - [10]

И вспомнилась мне тогда заброшенная избушка в лесной чаще. Вспомнились поленница, печурка и запылённый ящик. Нет, не было хозяина в том домишке. Зимним вьюжным вечером усталый охотник, набредя на такую заимку, входил в неё, чтобы отдохнуть и обогреться у железной печки. И хозяином и гостем становился он. А когда уходил утром, складывал в поленницу новый запас дров и оставлял в железном ящике кое-что из своих припасов, если они были. Для незнакомого человека. Для такого же усталого путника, который, может быть, заглянет в избушку после него… Таков древний закон тайги.

Кто в тайге самый сильный

Рассказал мне как-то Василий Васильевич сказку. Он слышал её от одного охотника-бурята.

Поспорили таёжные жители — кто в тайге самый сильный?

«Я! — проревел Медведь. — Ни одному зверю со мной не сладить!»

«Нет, я! — прорычал Тигр. — Одним ударом лапы убиваю я дикую козу — гурана».

«Никто из вас не может меня повалить, — проскрипел старый Кедр на вершине сопки. — Я в тайге самый сильный».

Тут налетел на тайгу Ураган. Загнал Медведя в берлогу, Тигра — в тёмное логово под скалой и вывернул с корнями могучий Кедр.

«А ну-у-у! — загудел. — Кто ещё хочет со мной силой помериться?..»

Вспомнил я эту сказку, когда пролетела над тайгой жестокая забайкальская буря.

К рассвету небо окутало мглой. Стонали берёзы и лиственницы. А ветер выл и метался, раскачивая деревья и пригибая к земле кусты.

Хотя к встрече урагана мы подготовились как следует, но всё-таки ещё раз проверили, крепки ли узлы растяжек, прочно ли вбиты в землю боковые колышки у палатки.

Днём всё дул и дул порывами ветер. Я решил, что ураган, должно быть, пройдёт где-то стороной. Но Василий Васильевич сказал:

— Подожди. Это он только разведку свою вперёд выслал. Сам позади, за ветром идёт.

Вечером Василий Васильевич старательно затоптал костёр. Он долго ворошил палкой золу, отыскивая тлеющие угольки. Ни одного не должно остаться в кострище. Налетит буря, разметёт золу, швырнёт искорку в сухой бурелом, и пойдёт гулять по тайге беспощадный лесной пожар.

Всё сильней раскачивались верхушки деревьев. Гул стоял по всей тайге. Сделалось вдруг так холодно, что мы поспешили забраться в палатку и закутаться в одеяла.

Нам сразу стало тепло, и мы не заметили, как задремали.

Проснулся я от оглушительного удара грома. И ещё оттого, что Василий Васильевич тряс меня за плечо:

— Вставай, вставай, идти надо!

Спросонок я не сразу сообразил, куда надо идти. Пришлось моему другу вытаскивать меня из палатки силой.

Снаружи, на поляне, творилось что-то невообразимое. Ветер кружил с воем и свистом. Он затихал на мгновение, словно хотел набраться сил, а затем снова бросался на деревья, на кусты, на нашу палатку. Деревья трещали. Опорные колья палатки жалобно скрипели, а кусты уже не могли выпрямиться и почти лежали на земле.

Василий Васильевич что-то кричал мне, но я его не слышал. Тогда он указал на высокую кривую берёзу, под которой лежали наши съестные припасы. И я сразу же всё понял. Берёза потрескивала и готова была вот-вот рухнуть прямо на палатку. Вовремя мы из неё выскочили.

Под напором ветра трудно было стоять. А идти — ещё труднее. Ураган валил с ног, хлестал по лицу, толкал в спину. Он нападал на нас то справа, то слева. Деревья тяжко вздыхали, будто спрашивали друг у друга: «Кто там хочет сдаваться? Стойте насмерть, все до последнего!» Ветками, словно руками, они держались друг за дружку, став строем наперекор ветру. Но туго приходилось тем, что росли в одиночку.

Порывом ветра меня свалило с ног. И в тот же миг, затрещав, рухнула кривая берёза. Я едва успел вскочить и отпрыгнуть в сторону. А урагану этого показалось мало. С яростным воем налетел он, засвистал, заулюлюкал, швырнул в сопки горсть ослепительных молний и вырвал из земли боковые колышки нашей палатки.

— Держи верёвки! — крикнул Василий Васильевич так отчаянно, что я услышал его.

Мы кинулись ловить растяжки. Но ураган тоже не дремал. Хлынул ливень. Хлынул сразу, не редкими каплями, как бы предупреждая, а потоком.

В один момент мы вымокли до нитки. А ветер вырывал верёвки из наших рук, бил ими нас по щекам, по плечам, по груди…

— Руби новые колья, длиннее! — в самое ухо мне кричал Василий Васильевич.

Трудно, невероятно трудно рубить мокрое дерево под хлещущим дождём. Топор соскальзывает со ствола, только обдирает кору. А там, где она содрана, рубить ещё труднее. Приходилось работать вслепую, потому что глаза заливало водой.

Но колья я всё-таки вырубил. А Василий Васильевич вбил их в землю, которая от ливня стала упругой, как резина. И наперекор урагану мы стали налаживать палатку.

Дважды удавалось ветру вырвать у нас из рук мокрые верёвки. Дважды палатка, превращаясь в кучу сырой парусины, с плеском падала в бурный поток, который катился к берегу Акшинки. Но мы тоже были упрямы.

Растяжки наконец крепко натянулись, и мы привязали их к кольям прочными узлами.

Ветер всё ещё ревел, всё бушевал и злился. Но теперь в его неистовом вое мне слышалась не угроза, а удивление. «Кто-о-о таки-и-ие-е-е? — будто бы спрашивал он. — Отку-у-уда?!»

Намученные, вымокшие, но гордые тем, что нам всё-таки удалось победить, мы снова забрались под нашу парусиновую крышу. А тут и ураган будто бы стал утихать. Может быть, мне это только показалось от усталости… А впрочем, почему бы и не угомониться буре? Никто против неё не устоит — ни грозный зверь, ни быстрокрылая птица, ни исполинский кедр. Но когда в тайгу приходит человек, с ним урагану ни за что не справиться.