Та заводская проходная… - [6]
Я крепко встряхнул в руках безжизненное тело.
— Скажи что-нибудь, эй, друг! Как ты себя чувствуешь?
В щелках его приоткрытых глаз мелькнула васильковая синь зрачков.
Лет двадцати или чуть больше, вероятно, осенний дембилек…
— Помощь не требуется? — настаивал я. — Как самочувствие?
— Нормально, — просипел он, закрывая глаза. — Спать хочу…
Его тело обмякло в моих руках. Поддерживая ладонью запрокинутую голову, я опустил его на фуфайку. Пощупал бетон рукой: тепло, не простудится. Знал, куда заползти, хитряга. «Эх, бедолага, — процитировал я мысленно. — Ну спи, Серега…»
На обратном пути из цеха я сказал Гелле:
— Плохо, что ты вякнула о нем Минорию. Он же паникер, сейчас затеет историю. Сказала бы мне, и все…
— Извини, не сообразила. Испугалась…
Я погладил ее по лжебелокурой голове. Хорошая девочка Гелла… Ей уже 35 минимум, а она все девочка и внутри, и снаружи… если не подходить слишком близко. Это, вероятно, потому, что она сильно «засиделась» и вышла замуж лишь в прошлом году… Недавно она привезла мне с дачи литровую банку прошлогоднего яблочного варенья. Только банку попросила вернуть, уже нынешний урожай был на подходе…
Как я и опасался, Минорий Степанович был сильно взволнован моим докладом. Минут десять мы перепирались, решая судьбу голубоглазого дембиля. Я настаивал на статус-кво: ничего страшного, проспится до утра и выйдет, как огурчик, на смену. Это же криминал, возражал шеф, начальство узнает, и мы оба полетим с работы. Я усомнился в такой вероятности. Куда его, сказал, на улицу выбросить, под колеса машины?..
— Он там умрет или цех подожгет, — привел Минорий свой последний «коронный» аргумент. — А ты в тюрьму сядешь…
— О’кей! — сказал я почти весело. — Беру все на себя. Иду на риск. Если мне судьба сесть в тюрьму по такому глупому случаю, значит, так тому и быть. А вы тут сторона. Вы не в курсе. Договорились!
— Как же «не в курсе», все уже знают…
— Кто «все»? — удивился я. — Это Гелла «все»? Скажу ей, чтоб молчала.
— Там язык развяжут, — возразил мой всезнающий шеф. — Нет, звони в вытрезвитель. Иначе нельзя, звони в вытрезвитель.
— Что? — от возмущения у меня на секунду пресеклось дыхание. — Вы хотите, чтобы я сам, своими руками сдал рабочего человека, да еще солдата-дембиля, в ментовку?! Этому не бывать! Звоните сами, если греха не боитесь.
— Это твоя обязанность…
— Нет у меня такой обязанности! — я уже почти кричал. — А если и есть, я плевать на нее хотел! Можете завтра мои слова передать директору. Раз и навсегда отказываюсь сдавать людей в вытрезвитель!
Глаза Минория замутились остекленело.
— Ну, тебе с такими взглядами в охране не работать…
От важности произнесенных слов голос шефа зазвучал глухо, с угрожающими обертонами, как очень далекий раскат грома…
И тут меня затрясло от невольного смеха. Я вспомнил, что года полтора-два назад уже слышал от Минория эту фразу, слово в слово. Тогда, помнится, он распекал меня за пару обструганных досочек, которые вынес с завода через проходную мужичок с арматурного цеха.
— Начальство на машинах возит, — сказал я, — а я буду задерживать рабочего человека с досочкой для полки на кухне. У нас не частная лавочка, а акционерное предприятие. Все принадлежит всем… Пусть несут помаленьку, устраивают свой быт. Наша общая жизнь от этого краше делается.
Тут Минорий и сказал, что мои взгляды несовместимы с работой в охране. Точно теми же словами, что и сейчас. Вероятно, это была каноническая ментовская формулировка, крепко засевшая у него в мозгу.
Я не мог сдержать смеха (сейчас, не тогда).
— Ты чего? Чего скалишься? — оторопело спросил шеф.
— Мне с моими взглядами, вспомните-ка, говорили, не работать в охране уже два года. А я все работаю. И ничего страшного.
— Это потому, что я добрый, — зло отрезал шеф. — Другой бы…
— Согласен, — прервал я его. — Но только наполовину.
Минорий Степанович повернулся к выходу:
— Значит, не будешь звонить?
— Нет, не буду.
— Ну, гляди…
— Гляжу…
Дверь хлопнула, и в моей конторке разлилась блаженная тишина… Вскоре, однако, в одном из двух телефонов на столике у выхода зазвучали негромкие мелодические звоночки; ясно: Минорий по спаренному вызывает ментовскую вытрезвиловку. Что за беспокойный человек!.. Жаль солдатика, еще на ноги не встал и пить не научился. Могут под горячую руку и с завода турнуть. Кажется, кампания «борьбы с пьянством на рабочем месте» у нас еще не закончилась… В прошлую мою смену, часов в семь-восемь вечера, вваливается ко мне в конторку замдира г-н Сохатов под изрядным «градусом», по своему обыкновению: «Раздевалка закрыта?» — «Точно так». — «И никого там не осталось?» — «Само собой». — «Дай ключ!» — приказал Сохатов, и я понял, что влип. Вернее, говорю, есть там один человечек подшофейный, лыка не вяжет, не выгонять же его на улицу, отвел ему час, чтобы проспался и в себя пришел… Мое витийство не произвело никакого эффекта на Сохатова. Пошатываясь и едва не сверзившись с крыльца, он быстро в предвкушении добычи широко зашагал в сторону раздевалки… Замечательная по своей абсурдности картина, как на холсте Брейгеля: «Слепые ведут слепых», а у нас — пьяные искореняют пьянство… Сегодня утром я прочел на доске объявлений у проходной приказ об увольнении с завода того «человечка подшофейного» («хомо винус», по-латыни)…
«…Бывший рязанский обер-полицмейстер поморщился и вытащил из внутреннего кармана сюртука небольшую коробочку с лекарствами. Раскрыл ее, вытащил кроваво-красную пилюлю и, положив на язык, проглотил. Наркотики, конечно, не самое лучшее, что может позволить себе человек, но по крайней мере они притупляют боль.Нужно было вернуться в купе. Не стоило без нужды утомлять поврежденную ногу.Орест неловко повернулся и переложил трость в другую руку, чтобы открыть дверь. Но в этот момент произошло то, что заставило его позабыть обо всем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь…».
«Шестнадцать обшарпанных машин шуршали по шоссе на юг. Машины были зеленые, а дорога – серая и бетонная…».
«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».
«… – Вот, Жоржик, – сказал Балтахин. – Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.– Ай-я-яй, – покачал головой Жоржик. – Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить? …».