Та заводская проходная… - [5]

А вот следовавшие за подругами мужички-формовщики (от двадцати пяти до сорока) являли собой безотрадную картину. Почти все низкорослые, невзрачные, малосимпатичные. И все шатаются, точно у них под ногами не земная твердь, а штормовая палуба. А ведь пили они, уверен, наравне со «слабым полом»… Нет, как это ни прискорбно, а приходится согласиться с известной российской феминисткой Анной Андреевной Ахматовой: мужчины — это «второй сорт», поэма без героя… за редким, конечно, исключением, не говоря о присутствующих, песенка которых почти уж спета… Тут можно было бы порассуждать, углубить тему, но, извините, служба!..

Ко мне приближались, шурша листьями под ногами, Минорий Степанович и наша пропарщица, лжеблондинка лже-Гелла (первое «лже-» — из области красителей, а второе — из сферы псевдонимов). Они о чем-то громко и возбужденно говорили; вернее, был слышен лишь звонкий голос Геллы. Время от времени она указывала рукой назад, в сторону формовочного цеха. Что-то там, вероятно, стряслось, и, значит, сейчас мне предстоит работа…

Оказалось вот что: проходя к своим вентилям и задвижкам по деревянному настилу у формы с трубами, Гелла обнаружила на земле труп… Ну, может, не труп, она его не осматривала…

— В каком потоке? — спросил я, деловитым, спокойным голосом уничтожая «трупный запах».

— В пятом, только ноги торчат…

Она встряхнула своими длинными русалочьими волосами, разметавшимися по спине и плечам. Вот и работа для меня.

— Вы тут посмотрите, — сказал я Минорию. — Конторка не заперта, — и Гелле, не без юмора: — Ну, пошли на опознание трупа.

За два года работы в охране я уж навидался «мертвецов». Во всех цехах и раздевалках, во всех заводских укромных местах, летом — в зарослях кустарника, где только можно притулиться и прикорнуть без опаски, что начальство споткнется… И сейчас я был вполне уверен в благополучном исходе… Хотя всякое может случиться. Вывозят подчас с завода и настоящих мертвяков… И все мужчин, надо сказать, бедняжек «второсортных»…

Формовочный цех шипел, сипел, свистел паром, а иногда гулко стрелял-бабахал, точно кувалдой, в пустой цементный хоппер. Над высокими металлическими формами поднимались белые клубы. Шла пропарка изделий, сработанных за день. Тусклый свет фонарей с высокого потолка вполне можно было назвать удручающим. Было что-то подземельное, адское во всем этом «индустриальном пейзаже». Истинно: «Заводом зовется этот мрачный взлет. К отчаянью трубы заводской прислушайтесь…»

А в последние годы добавилась еще опасность столкнуться с похитителями крановых кабелей: несколько раз срезали и в пятом потоке, куда мы сейчас задами пробирались с Геллой, и в седьмом, а в отдаленном десятом — трижды за каких-нибудь полгода… Начальство наконец смекнуло, что выйдет гораздо дешевле нанять ночного сторожа в формовочный цех. Так в нашей охранной компании появился Мишель Сниткин. Но он заступает на смену лишь в десять вечера, уже после ухода пропарщиц. А каково им в одиночку ходить по этой преисподней!..

— Не страшно? — спросил я однажды Геллу, когда мы нечаянно столкнулись у входа в цех поздним вечером.

— Еще как страшно! — сказала она, поеживаясь. — Идешь и не знаешь, кто там, за углом, за колонной…

Я проинструктировал бедняжку: иди своим путем и не зыркай по сторонам; не бойся, не нападут: у них другой интерес; а если кого ненароком заметила, сделай вид, что подслеповата, в упор не видишь; а как выйдешь из цеха — сразу ко мне, вызовем ОМОН…

Мы с Геллой (она ведущей, а я ведомым) взобрались по железным ступеням на дощатый помост у закрытых трубных форм. Здесь было жарко и влажно, как в сауне; я тотчас сбросил с себя ватник. Гелла шла и остановилась, подождав меня, пальцем указала вниз. Там, среди бетонных осколков, окурков и всевозможного мусора (место, недоступное для метлы), лежало нечто человекообразное, в рабочих башмаках и грязных спецурных брюках. Остальные детали, выше пояса, скрывались от глаз. Я перевалился через арматурные перила, спрыгнул вниз и с первого взгляда отклонил «трупный вариант». Мертвецы, падая на землю, не расстилают под собой ватные фуфайки. Следовало все же довести опознание до конца. Я решительно потрепал по плечу не слишком-то крупную фигуру в замызганном солдатском камуфляже.

— Эй, друг! Ты живой?!

Ответом было полное отсутствие ответа: ни звука, ни шевеления. Я приступил к более решительным действиям трясучего характера:

— Ты жив? Эй, коллега, подай голос!

Просьба моя была уважена: послышалось жалобное и недовольное вместе глухое бурчание. Русая голова с короткой молодежной стрижкой еще плотнее уткнулась лицом в локоть. Этого мне было мало.

— Нет, — говорил я, выволакивая его на свет Божий, сиречь электрический. — Ты покажи личико, покажи личико!

Он не был похож на формовщика, скорее на монтера или слесаря: грязь на «личике» и камуфляже была явно технической. Глаз он так и не раскрыл и только жалобно бубнил что-то.

— Ты знаешь его? — спросил я Геллу. — Кем он работает?

Она перегнулась через перила и пожала плечами:

— Не знаю. Видела в цехе…

Просто беда, сколько сейчас новеньких на заводе!.. Когда-то, в начале 1990-х, в панике увольняли под метелку всех пенсионеров (лучших, в сущности, работников). Потом выяснилось: зря паниковали. Продукция, особенно колодезные кольца, идет нарасхват. Не успевали за спросом. Расширили производство: набрали новых людей, в основном молодых и неопытных, хотя, возможно, и обстрелянных где-то в других местах…