Сюрпрайз (Петербургские мосты) - [5]
— Не знаю, у меня такого нет. Я мало читаю. В смысле — книги мало. Больше интернет.
— Да-да, это тоже… Книги нас научили хорошему, доброму, вечному — чтению интернета. А впрочем, не берите в голову. Наговорил тут вам… Издержки профессии.
— А кем вы работаете?
— Я не работаю. Я на пенсии.
— Сколько ж вам лет?
— Пенсия по инвалидности.
Оля замолчала. Дальнейшие вопросы показались ей неуместными.
— Приезжаю иногда сюда, как на собственную могилу. Ой, простите, все это мрачно. Жизнь на самом деле прекрасна, и она полнится красивыми историями. Написанными вами или за вас кем-то другим. Знаете, моя мать любила здесь вот так же сидеть, — он снова наполнил стаканчик. — С сигаретой. Я как вас увидел, так вдруг подумал… Словом, глупость все это. Не берите в голову.
Он выпил, залпом. Оля тоже сделала глоток.
— Почитайте еще… — вдруг попросила она. — Что там было с этой Олей…
— Ну если вам хочется книжного вранья, то ради бога. — Он поставил стаканчик на лавку, снова открыл книгу, облизал губы. — И потом они сидели у спуска к Неве. Перед ними сводили Дворцовый, за ними — Троицкий. Легкая дрожь, от холода ли, от волнения ли. Ты меня будто ешь глазами. Будто ем. А ты? А ты?.. И я. И я… И слова уже были не нужны, потому что были руки, губы, мосты, синеющее небо. Слова были раньше, когда они лежали на тротуаре Невского, смотрели на самих себе в экране телефона — хотелось, чтобы снимок вышел резкий. Но не получалось, руки дрожали. Они торопили друг друга: скорей, а то нарисуется какой-нибудь страж порядка. И он в самом деле явился. А они, как будто это было в порядке вещей, попросили его сфотографировать их, лежащих на плитах тротуара. И он это сделал, а потом сказал, чтобы шли отсюда. И они ушли на набережную. Время петербургских ночей ведет себя странно, оно не течет прямолинейно и равномерно, подчиняясь графику разводки мостов. И вдруг оказывается, что давно рассвело, и такси уже вызвано, и нужно ехать домой, и таксист стоит у угла, отчего-то не решаясь прервать объятия.
Оля смотрела как шлепают полные губы этого странного человека, переводя написанное в слышимое. Вот так в детстве она следила за губами мамы, когда та читала ей книжки. В том самом детстве, когда Оля еще не думала, что сама она бледная тень, недокопия своей матери. Когда верила, что мама — это целый мир, большой, добрый и теплый. А мама читала ей на ночь, а она слушала про приключения других существ, закрывала глаза и притворялась, что засыпает. И мама осторожно закрывала книгу, поправляла одеяло, вставала и выходила из детской. И даже через закрытую дверь Оля слышала, что происходило в другой комнате. И ей казалось, что все это обман, все эти книжные существа. Не сами они по себе, а их явление в детской, с единственной целью, чтобы усыпить ее, Олю. И чтобы не слышать, она накрывала голову подушкой. А потом, когда чуть подросла, подушку сменили наушники. Быть может, с того самого вранья и не случилась в ней любовь к книгам, к этой пыли, как говорит этот…
Голос его сейчас стал ниже, еще тише и спокойней под действием новой порции коньяка:
— Он позвонил ей через несколько дней, совершенно не понимая зачем. Потому что если звонишь, то нужно что-то говорить. А слова — это всего лишь буквозвуки, преамбула, а через это они уже прошли, это уже исчерпало себя. И теперь время видеть легкую грусть в глазах, чувствовать теплоту рук. И Оля слышала невнятицу речи (привет, ты помнишь меня, да, помню, у меня хорошая память), понимая, что все, что было — это очередной обман, кто-то пошутил над ней и над ним, сведя их вместе, как сводятся под утро петербургские мосты…
Внизу в траве зазвонил телефон, бодро и упорно.
— Ваш? — спросил он, положив раскрытую книгу на лавку.
— Мой, — равнодушно сказала Оля.
— Я принесу.
Он допил коньяк и словно провалился в лестничный проем. Оттуда подмигнул Оле.
— Спасибо, — зачем-то сказала она.
Она слышала его шаги. Потом увидела, как он образовался внизу, под ней, как трясет найденным телефоном. Как скрылся за углом дома. Унося с собой звонок. Она снова взяла фотографию, посмотрела на оборотную сторону. Инна Кмит…
Вставила фотографию в ячейку окна, дотянулась до книги. Старая, пыльная. Прочитала название: «Строительство деревянных мостов». Ерунда какая-то! Причем здесь деревянные мосты? Открыла — на титульной странице совсем другое: Голсуорси. Сага о Форсайтах. Она снова посмотрела на обложку — деревянные мосты. Что за бред! И что же тогда он читал про петербургские мосты?.. У Голсуорси или посреди строительства деревянных мостов. Что-то путалось в ее голове.
Вдруг Оля услышала хлопок автомобильной двери. Увидела, что возле дачи стоит знакомый белый «БМВ». С этим хохолком на крыше. И аэрографической мордой барса на капоте. А рядом с трубкой у уха — Игорь. Откуда он здесь? Как он меня нашел?
Игорь кому-то звонил, ему не отвечали. Быть может, это она ему не отвечала? И в руках ее недавнего собеседника сейчас заходится бодрой мелодией трубка. Но ничего не было слышно. Где он там заблудился? Или дал деру с ее телефоном? Черт с ним, хотя телефон жаль.
Оля вступила на лестницу. Ее немного покачивало. Зачем она пила коньяк? Как теперь при ее боязни лестниц спуститься на два этажа. Что это был за морок? Уболтал ее этот крендель. Почему-то вспомнился Люськин принц. Она тряхнула головой, словно хотела вытрясти из себя этот дом, веранду, открытое окно, пыльную книгу Голсуорси про строительство петербургских мостов.
«л-т Пичужкин. Хорошо. Ответьте тогда на другой вопрос. Каким образом вы возвращались из… из прошлого? гр-н Лиховской. Таким же. Подходил и открывал дверь».
«Йозеф Крааль (1963–1149) — чешский алхимик и рисовальщик. Как говорят, связал воедино расстояния и годы, жил в обратном ходе времени. Оставил после себя ряд заметок о своих путешествиях. Йозеф Крааль отмечает, что продал последние мгновения своей жизни шайтану Ашкаму Махлеби. Если это действительно так, то последние факты жизни Йозефа Крааля скрыты в одном из устройств, которые находятся в коллекции членов Brewster Kaleidoscope Society».
«В среду всегда была осень. Даже если во вторник была зима или весна, а в четверг — лето или весна. Осень. С моросью, вечной, как телевизионные помехи. С листопадом, когда падали с ветвей не листья и календарные листочки, а медные листы — сагаты, караталы, кимвалы, прочие тарелки, и звук их длился пусть едва слышно, но весь день, существуя как часть пения».
Ну вот, одна в большом городе… За что боролись? Страшно, одиноко, но почему-то и весело одновременно. Только в таком состоянии может прийти бредовая мысль об открытии ресторана. Нет ни денег, ни опыта, ни связей, зато много веселых друзей, перекочевавших из прошлой жизни. Так неоднозначно и идем к неожиданно придуманной цели. Да, и еще срочно нужен кто-то рядом — для симметрии, гармонии и простых человеческих радостей. Да не абы кто, а тот самый — единственный и навсегда! Круто бы еще стать известным журналистом, например.
Юрий Мамлеев — родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы. Сверхзадача метафизика — раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека. Самое афористичное определение прозы Мамлеева — Литература конца света. Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса — который безусловен в прозе Юрия Мамлеева — ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь. Главная цель писателя — сохранить или разбудить духовное начало в человеке, осознав существование великой метафизической тайны Бытия. В 3-й том Собрания сочинений включены романы «Крылья ужаса», «Мир и хохот», а также циклы рассказов.
…22 декабря проспект Руставели перекрыла бронетехника. Заправочный пункт устроили у Оперного театра, что подчёркивало драматизм ситуации и напоминало о том, что Грузия поющая страна. Бронемашины выглядели бутафорией к какой-нибудь современной постановке Верди. Казалось, люк переднего танка вот-вот откинется, оттуда вылезет Дон Карлос и запоёт. Танки пыхтели, разбивали асфальт, медленно продвигаясь, брали в кольцо Дом правительства. Над кафе «Воды Лагидзе» билось полотнище с красным крестом…
Холодная, ледяная Земля будущего. Климатическая катастрофа заставила людей забыть о делении на расы и народы, ведь перед ними теперь стояла куда более глобальная задача: выжить любой ценой. Юнона – отпетая мошенница с печальным прошлым, зарабатывающая на жизнь продажей оружия. Филипп – эгоистичный детектив, страстно желающий получить повышение. Агата – младшая сестра Юноны, болезненная девочка, носящая в себе особенный ген и даже не подозревающая об этом… Всё меняется, когда во время непринужденной прогулки Агату дерзко похищают, а Юнону обвиняют в её убийстве. Комментарий Редакции: Однажды система перестанет заигрывать с гуманизмом и изобретет способ самоликвидации.
«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.
