Святой - [8]

Лучник равнодушно пожал плечами.

– Не я сам, господин мой, но лондонский мой хозяин, человек точный и сухой, часто рассказывал мне, как он, молодым подмастерьем, бегал по улицам города вслед за странствующей сарацинкой. Эта последняя останавливала каждого встречного и вопрошала: «Гилберт?» Таким образом она сделалась известной всему городу, и за ней следом ходило немало народу, вместе с ней взывавшего: «Гилберт», – кто из сострадания к прекрасной исхудалой женщине, отказывавшейся в своей печали от всякой пищи, кто издеваясь над безрассудной, желающей разыскать некоего Гилберта в Лондоне, где имя это столь распространено. Передают, что, наконец, истинный Гилберт выглянул в окно, вышел из дверей и, взяв язычницу за руку, привел ее к своему очагу.

При этом рассказе хозяин никогда не упускал случая прибавить: «Странствующие язычницы, Ганс, не приносят нам, христианам, ничего доброго. Лучше дитя пустыни осталось бы у себя в шатре, чем приплыть в нашу Англию и произвести на свет канцлера, изменившего своему народу».

Канцлер, знаменитый английский канцлер, услада и мудрость короля, предмет восхищения и зависти норманнов, ненависти и тайного страха саксов, был в то время у всех на устах. Его быстро восходящая звезда, сыпавшиеся на него, как из рога изобилия, милости и почести, его башни, замки, аббатства, его волшебные сады, необозримые леса, его свита – вначале из сотен, а потом из тысяч рыцарей, золотая упряжь его коней и мулов, роскошные пиры на его празднествах и неисчислимые толпы гостей, его драгоценные одежды и сверкающие камни, – все это наполняло лондонцев изумлением и давало пищу разговорам с утра до вечера.

В мастерской во время работы мне было не до того, чтобы затыкать себе уши, и они мне их прожужжали рассказами про сына сакса и сарацинки. Меня не удивляло, что его соотечественники приписывали ему все смертные грехи: для того имелись причины политические, так как канцлер был единственным саксом, на котором почили лучи королевского благоволения; но остается все же достойным внимания, что у отцов не нашлось ни одного доброго слова для того самого человека, на которого дети теперь молятся, коленопреклоненные.

Он был плохим сыном, не выносившим запаха отцовских бочек с маслом и тюков с товарами. Юноша поступил сначала на службу к одному из распутных норманских епископов; там он научился лепетать по-французски, и с тех пор с его уст не слетело ни одного слова на честном языке саксов. Чтобы изгладить следы своего саксонского, с отцовской стороны, происхождения, он с легким сердцем принял рукоположение в низший духовный сан от этого самого норманна. Затем, разбогатев, благодаря смерти своего отца, он переехал через море, отпустил в Кале своих верных саксонских слуг, нанял французскую челядь, обзавелся богатыми одеждами и объявился рыцарем. Через Аквитанию и Испанию он направился к мавританским дворам, влекомый туда своей материнской языческой кровью, и попал в высшую милость к кордовскому калифу. Там он занимался, вкупе с восточными мудрецами, астрологией и тайными науками и превзошел в этом вскоре своих учителей, так что по возвращении на родину ему удалось приворожить к себе адскими чарами короля Генриха. Во всем этом, господин мой, трудно доискаться золотого зерна истины, – и тем сильнее росло мое желание увидеть эту живую легенду собственными глазами; но мне пришлось запастись терпением, так как Томас Бекет находился в то время вместе с королем по ту сторону пролива, в Аквитании, области, принадлежавшей, как вы знаете, к собственным владениям королевы.

Наконец день настал. Я вырезал в мастерской стрелу; вдруг на улице поднялось волненье, беготня и шум; все подмастерья бросили работу, влезли на скамьи и стулья и высунули головы из окон. А там гремят литавры и цимбалы. Позади верховых музыкантов следует герольд с изображением трех леопардов на груди и расчищает дорогу сыну язычницы Грации.

Это был красивый мужчина с осанкой царя Соломона. Правда, он не мог поспорить с норманскими рыцарями в свежести лица и в могучем росте; но он с несравненным изяществом правил своим гарцующим арабским конем в золотой упряжи, и его бледное лицо отличалось сосредоточенностью и приветливостью.

Когда я так вот стоял среди простого люда, глядя с восхищением на канцлера, то мне и в голову не приходило, что я сам в скором времени окажусь на службе короля и буду там ежедневно и даже ежечасно встречаться с этим удивительным человеком.

Случилось же это следующим образом. В мастерскую нашего хозяина захаживали норманны, ибо там постоянно представлялась возможность испробовать усовершенствованные арбалеты новых образцов. К сожалению, при этих посещениях застенчивой Хильде не всегда удавалось оставаться незамеченной. Она была отрадой и желанием моих очей; от меня не могло укрыться, что не к добру она привлекала к себе слишком пристальные взгляды норманских рыцарей. Один из них, по имени Ги Малерб, что означает – Сорная Трава, коротавший свои ленивые дни в свите и за пышной трапезой канцлера, дерзкий, несдержанный дворянчик, но с женщинами весьма вкрадчивый, с каждым днем все более уязвлял меня и досаждал мне; и потому сердце мое снедала тоска при виде того, как он вел свою игру с саксонской девушкой, держась на границе шутливых намеков и неприкрытой господской дерзости. И я не смел за это всадить ему между ребер нож. Собственной жизнью я всегда готов был поплатиться, но быть причиной гибели своего хозяина и девочки, как это неминуемо бы случилось, я не желал.